«…А когда за острия тополей цеплялась ночь – мягкая…»
…А когда за острия тополей цеплялась ночь – мягкая,чёрная и звуконепроницаемая, как губка, из неёвыползали невидимые сверчки и завладевали миром…Разбуженная луна, пытаясь разглядеть их, опускаласьнизко-низко и, запутавшись в ветвях у моего окна,никак не могла из них выбраться. В конце концовона застывала на месте, как огромный оранжевыйабрикос……Тогда я засыпал, чтоб утром опять её увидеть иразглядеть поближе… Но до утра она куда-то исчезала…
«…Базар был зелёным в чёрную полоску, и обсмоленные…»
…Базар был зелёным в чёрную полоску, и обсмоленныестепным солнцем дядьки шаманили вокруг зелёныхв чёрную полоску пирамид, гулко звеня готовымилопнуть от напряжения кавунами и заклинающе хрипя:– А ось крымчаки, крымчаки!.. А тут чалбасськи!Найкращи чалбасськи!.. Тильки гляньте, яки!.. Верить,люде, скильки дасте, стильки й буде! Берить, ой, беритьже, бо пропаде добре!..…И обожравшиеся кавунами базарные псы, валяясьв тени забора, сонно и равнодушно глядели, как из —под зелёно-чёрных округлых пирамид медленноплывут красные и липкие потоки сока и застываютв раскалённой
пыли кровавыми лужами…
«Сижу один на лавочке и жадно…»
Сижу один на лавочке и жаднопью улицу, текущую по Солнцу……Мальчишка линейкой чешет затылок……«Москвич», красный, как жук пожарник……Безбородый Мефистофель на велосипеде……Акулий оскал «Колхиды»……Дама с бегемотьей грацией……Испуганная трава на газонахдрожит, когда мимо ревут машины……Брёл человек по Солнцуи рядом со мной сел.И мы с ним вместе молчали……Толстый дядя с отчаянным видоми рюкзаком за плечами,а за ухо заткнута сигарета —у кого-то, верно, стрельнул про запас…Её всё нет……Малыш в очках – распахнут рот,глазеет по сторонам……Стайка велосипедистов, у одногорубашка выбилась из-под ремня,и полы – как голубые крылья……Смеются……Через дорогуперед почтительным фронтом машинвесёлой сороконожкой щебечетдетский сад……Асфальт прощёлкан следами тоненьких шпилек —словно козьи копытца у водопоя……Шагают слесари в ржавых робахс инструментами под рукой……Вслед за отливом машинплетётся сонная фурас дремлющим дедом на козлах…Она уже не придёт.И я встаюи ныряю в Солнце…
«О чём мы спорили…»
О чём мы спорили?..Ах, да, – о фронде.О том, что – бунт,что бунта – вроде нет…А мнев глаза пахнулогарью фронта,кривым рубцом прожжённого во мне…Мне не уйти.Мне никуда не деться.Мне не стереть ничем и никогда:«Откуда я? – Из собственного детства».А там – война.Там с детства я – солдат.Мне не уйти.Кто нынче их отыщет —развалины,окопы,блиндажи,разбитой колеёй по пепелищамв меня ведущие?..Но почему, скажи,мне снитсязапах мокрого железа,и едкий дух палёного жнивья,и над истерзанным,над выщербленным лесом —живою сажейхлопья воронья?..И почему я,на краю кювета,схватить пытаюсь скользкую травуи – не могу…Ответь, откуда это?..Но я – прорвусь…Я вырвусь. Я – живу!..Я верю в это.Верю – значит, выжил.А надо мной, как в чёртовом кругу,замкнулось вороньё —всё ниже, ниже…Хочу прогнать, кричатьи – не могу……О чём мы спорили? Ах, да…Скажи мне всё же,кто я такой?..Темнеет на дворе.Мы пьём на кухне чайи спорим.Только, может,всё это бред?Последний, страшный бред!..А я, хрипя,вцепляюсь в край кювета,и горько тлеет влажное жнивьё,и тишина звенит,как полдень лета,и надо мной —кружится вороньё…
«Безоблачный взгляд отшельника…»
Безоблачный взгляд отшельникавперяю в марево мира…Сердец кошельки замшелые анатомирую:скальпель зрачков бесстрастных отсекает от слоя слойвозвышенную раскраску,тусклое олово слови множество прочих фальшей,нагромождённых крутой корой…Препарирую дальше — добываю Нутро!..Коллекционирую — клею к небу, слегкасиневой подкрашенному.Хотите взглянуть?Ведь вам ещё не было страшно!..…Вон комочек дрожащей слизи — НутроВождя, Гениального и Великого.А некто, Народной Совестью признанный,носил в себе этот номер шпика.Та голая, злобно косящая крысаиз девушки нежной, наивной, невинной…И чьей-то берцовой кости огрызокхранился в груди гуманиста видного…У других — медузы, стекляшки,печати, скорпионы, монеты, собачий помёт,кусок штукатурки, процарапанный словом площадным,клочья грязных подштанников и знамён…Паноптикум. Свалка. Лавка утильщика…Триумфальное шествие прогресса Человека!..Анно Гомини — почти две тысячи, как он, распинаем,дабы не воскреснуть…Но – грядёт из шабаша рынков, атомов,Римов, Содомов, веков, плевковбагровым рыком гнев Герострата,мстящего за осквернённых богов!..
Стихи 1960–1970
(Никель, Москва, Мурманск)
«Это – было так. Это – так было…»
Это – было так. Это – так было:были предки мои коннетаблями,в бой ходили на чёрных драккарах,пировали с чертями в Тартарах,били Цезарей в Цизальпинах,малевали охрою спины,а на шею – клыки кабаньи…Были предки мои рабамии царями – не раз бывали…Богу ведомо, как их звали!..Знаю только, что в мире этомрод родил мой мужей и поэтов,что под Троей грозно и мернорокотала арфа Гомера,и гремела лира Брандана,вторя голосу сына успеха,Эгиль пел, отражая удары, —и по фьордам дробилось эхо!..Это – было. Боян был вещий,старец немощный, струн касаясь,вдруг крылами вскидывал плечи,и казалось – сажень косая!..И казалось – под облакамисизый сокол кружит широко —вот сорвётся когтистым камнем!..…Вот бредут кобзари по дорогам —и угрюмые скифские бабыдумы синие Запорожьянепослушными шепчут губами,и шуршат ковыли тревожнопро Марусю и про Голоту,про великую муку Байды……А гитара зовёт кого-то,а гитара не умолкает,то ликует, звеня,то стонет —колдовство,наважденье ночное…И с балкона нисходит доннав сад…А завтра я буду сновапеть под банджо,под чёрное банджоо любви моей Бэтси чёрной!..Бел хозяин, как чёрт, и важен —только Бэтси – моя девчонка.А миледи желта от желчии гладильной суше доски.Между прочим,я б, между прочим, —будь я он,удавился с тоски!..…Это было. Всего бывало…Мне в наследстводосталось немало —мне в наследство достались песни,вся пещера Али-Бабы!..Мневолшебное слово известно,чтоб войти в неё…Ятам был!Ягорстямипересыпал их,словно россыпи синих звёзд —за пазухойвам принёстолько толику,самую малость…
Песни Брандана
I
Взошла зелёная звезда,и вечер – тих и нем…И время петь тебе, Брандан,певец – скала и снег…И будет песнь твоя терпка,как дикий виноград,как небо ночи, высока,чиста, как ключ в горах… И с нею под угрюмый свод неслышно скорбь войдёт…Моя шершавая ладонь,как с дерева – кору,один из тысячи ладов,лишь стон сдерёт со струн…И голос мой – давно не шёлк;он нежность позабыл,когда себя, как факел, жёгя средь ненужных битв. Пусть под угрюмый этот свод неслышно скорбь войдёт…Как зелена моя любовь,как далека она!..Как чаша, я наполнен вновь,и вновь – не видно дназа юной пеной! Но – седа,седа душа на дне…О чем, зелёная звезда,о чём ты шепчешь мне?.. Пусть под угрюмый этот свод неслышно скорбь войдёт…
II
Горьким, горьким было пиво,лгали речи в этом доме,и глаза глядели криво,и очаг коптил недобро,и углы таили злобу,по-змеиному шипели…И хотели гости, чтобыпел Брандан. Но им – не пел я!.. Горьким, горьким было пиво, но презренье – пива горше!..Ожерелья мне сулили,кубки золота литого,как о милости молили,как о влаге в сушь… Не трогаля правдивых струн. Опасно,словно потаскуха – тело,продавать свой дар прекрасный…Пел для всех я. Им – не пел я!.. Горьким, горьким было пиво, но презренье – пива горше!..И, от ярости безумны,за мечи они хватались,воя. Но – молчали струны.Но – когда и кто заставилбарда лгать себе в угоду?Мне ли головою белойчесть пятнать? И встал я гордопод мечами. И – запел я!.. И глаза им выжгла песня о презрении горше пива!
Монолог человека, испорченного классиками
Я читал слишком много,я спешил слишком часто,я любою дорогойне шагал безучастно —а дороги те былине усыпаны розами,на дорогах тех билисемиматушной прозою,по мозгам и по почкам,и под дых, и лежачего,били скопом и в клочья…Всё, что было назначеномне судьбою лукавой —принимал я без ропота,заражён идеаламипоучителей тронутых —от Христа и Сократадо Толстого и Маркса…Яродилсякрылатым,стал —фигурой из фарса.Ябежал от покояи от дара,что даром,Ящеку за щекоюподставлял под удары,ячужого:– Да что вы?!Ясвоё:– Да возьмите!..Хоть в моей родословнойкаждый предок – грабитель.Хоть в моей родословнойне читали – рубились;не сыскать краснослова,но убийц – в изобилии…Крестоносцы, варяги,запорожцы, бароны —между ними яряженый,вроде белой вороны…Слишком добрых и мудрыхя читал слишком много.Стал я добрым и мудрым,стал бараном безрогим,незлобивым, покорным,разучившимся драться —хоть пишите икону!..Только – жил ли я, братцы?
Видение
Живёт средневековье во мне —как замок тяжкий и подслеповатый,навис над пропастью;и на крутой стенесуровой стражи сумрачные латы;и на закате затрубит герольдпронзительно, надменно и беззвучно,и дрогнут створы кованных ворот,и призрачный кортеж по сонным кручамв долину молчаливо потечёт.Черны щиты, опущены забрала,и шаг коней размерен и могуч; и вот,истосковавшись по врагу,седой король торжественно и алонагим над головой взмахнёт мечом…