Мы с Санькой в тылу врага
Шрифт:
— А боженька! — оглядев нас с ног до головы, только и сказала мать.
Бабушка, как всегда, пророчит:
— Не к добру они развоевались, Ой, не к добру!
5. МЫ С САНЬКОЙ — БЕЗОТЦОВЩИНА
Не успели мы привыкнуть к электричеству, как Иван Буслик и еще какие-то мужчины снова начали лазить по столбам и тянуть новые провода. Однажды они остановились и возле нашего двора. Ноги у Буслика — как бригадирская «коза», которой меряют поле. Прошагал он раз-другой от столба до хаты, измерил расстояние, а потом поставил между окнами лестницу и давай орудовать сверлом. Бабушка всплеснула руками:
— Да что ж это ты, хлопче, снова стену дырявишь? Зимой же весь дух из хаты вон выйдет.
А Буслик сидит на лестнице и зубы скалит:
— С музыкой, старая, жить будешь. Попляшешь — глядишь и согрелась.
И верно, вскорости зазвучала в хатах музыка. У Саньки радио круглое и черное, как сковорода. А у нас в красном углу, под образами, стоит небольшой ящик. Покрутишь ручку, и этот ящик как врежет «Лявониху», так почище получается, чем у Адама, известного на всю деревню гармониста. А то и сказку расскажет: «Жили-были дед да баба…»
Глыжка на это чудо надивиться не может. Я и сам никак в толк не возьму, почему оно говорит: язык там какой-нибудь железный есть, что ли?
Выбрав момент, когда в доме никого не было, мы с Глыжкой решили посмотреть, как устроено радио. Отодрали клещами заднюю стенку ящика и залезли внутрь чуть ли не с головой. Никакого языка там не оказалось: одни железки да проволочки. Попробовали гвоздем — прилипает.
— Магнит, — объяснил я Глыжке.
Мы рассматривали радио, ощупывали со всех сторон, пока оно не испортилось. Круть-верть — молчит, верть-круть — как в рот воды набрало. Кое-как сгребли все в кучу и ходим сами не свои.
На другой день к нам снова пришел Иван Буслик. Отец позвал. Посмотрел Буслик сперва на радио, потом на нас с Глыжкой и заговорщицки подмигнул. Он поковырялся немного в проволочках, ящик пошипел, покашлял, будто прочищая горло, и строгим незнакомым голосом произнес: «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами!»
Отец так и подскочил.
— Что это?
— Кажись, война, — неуверенно ответил Буслик, потом сгреб свои плоскогубцы, отвертки, винтики-болтики и, махнув рукой на бутылку, которую отец поставил на стол, выбежал из хаты.
Война. Отец надел шапку и тоже хлопнул дверью.
Что такое война, я знаю. Война — это когда отцу приносят из сельсовета повестку, чтоб он поскорее собирался в какой-то там военкомат. Мама начинает плакать и хлопотливо пихать что попало в отцовскую дорожную сумку. Бабушка тоже снует по хате из угла в угол и твердит, что, мол, какой только напасти на человека не придумают. И у меня скребут на душе кошки, но держусь, стараюсь не заплакать. Я — мужчина.
На моей памяти отец один раз уже ходил воевать. Ушел летом, а вернулся только весной. Весной прошлого года. Подарки принес: красноармейскую шапку, ремень и обмотки. В шапке с красной звездой красовался я, ремнем он сам подпоясывался, а обмотки отдал маме. Из них хорошие лямки вышли. Мама носила на базар молоко, овощи и все нахваливала те обмотки: прочные, мягкие, плечо не режут.
Дня через два или три после того, как Буслик починил радио, отец снова получил повестку. И вот у нас полная хата родни и соседей. Первым пришел дед Николай — отцов дядя. У него большие буденновские усы и седая голова. Кажется, он только что приехал с мельницы и не успел отряхнуть мучную пыль с волос. Дед поздоровался, сел на скамью и сказал:
— Ну вот… дожили, будь оно неладно!
Затем скоком-боком прошмыгнул в хату наш сосед Захар Малявка. Несколько лет назад ему бревном в лесу переломило ногу. С тех пор, наступая на нее, он как-то смешно подпрыгивает. Видно, потому и прозвище за ним закрепилось — Скок. Спроси у людей, где Захар Малявка живет, так некоторые пожмут плечами и станут припоминать, кто же это такой. А скажи Скок — сразу покажут.
Дядя Захар поставил свою палочку возле порога и, бойко поздоровавшись, спросил:
— А мои ж вы голуби, что ж это будет?
Никто ему не ответил. Все промолчали.
Другой сосед, дед Мирон, хмурый и молчаливый, лохматый и здоровущий, как медведь, не пришел. У него у самого гости. Сына отправляет — Василя. Мы с Санькой рады этому.
Только вчера дед сулился пообрывать нам уши — в саду у него побывали. И кто знает, как бы он поглядел на нас, если б зашел в хату.
Моя тетя Марина явилась со своим мужем дядей Андреем. Сама она маленькая, кругленькая, словно пышка, зато дядя Андрей худой и длинный, как жердь. На войну он не пойдет. Говорят, у него сотлело нутро.
— Слава богу, такие там не нужны, — радуется тетя.
— Не беспокойся, и здесь хлебнешь горя, — урезонивает ее дядя Андрей.
Само собой разумеется, мы с Санькой тоже тут как тут. Без нас, как без соли.
Гости сидят, выпивают и закусывают. Обычно в таких случаях отец говорил, что мне нечего делать за столом, а нынче промолчал. Потому мы с Санькой сидим вместе со всеми, — выпивать, правда, не выпиваем, а налегаем на оладьи со сметаной да слушаем, о чем говорят взрослые.
Мой отец густо дымит цигаркой и рассуждает:
— Этого нужно было ждать. Недели две назад встретил я кума на базаре, а его сын в армии. Так вот кум и говорит: «Дрянь дело, Кирилл. Выдали им винтовки с патронами и эти, как их… скаски. Видать, начнется…»
Дед Николай в задумчивости кивает седой головой:
— Ну, коли скаски выдали, значит, шабаш…
— Да нет, пап, — вмешиваюсь я в разговор, — не скаски, а просто — каски.
— Один черт, — отмахивается отец, — скаски или каски. Пуля не поглядит.
Тут мне захотелось объяснить, что каску, видно, пуля все-таки не пробьет, но подошла бабушка и дернула меня за рукав. Мол, не будь слишком умным и не лезь куда не просят.
— Я их видел на польской, — продолжал отец. — Они и тогда на нас косо поглядывали.
Дядя Андрей хрустит редиской и в знак согласия кивает головой. Его острый кадык бегает по длинной, как у гусака, шее — то уткнется в подбородок, то спрячется под ворот рубахи. Когда кадык успокоился, дядя заявил: