My Ultimate Autumn Playlist or It's a Man's Man's Man's World
Шрифт:
– Вы в порядке? – спросил он, отсмеявшись.
– Это у вас надо спрашивать, – улыбнулась я. – Не на меня же рухнул мешок с костями.
– Очень даже привлекательными такими, – ответил он, взглядом сканируя эти самые кости.
– Это флирт?
– Скажу даже больше. Это приглашение на чашку кофе. Или, если дама не обессудит, бокал пива.
– Какой быстрый, – усмехнулась я и посмотрела на кресло-викинга. Да их тут штампуют не иначе. *Чего жалуешься? Хватай, спаивай и контрабандой, как охотничий трофей, тащи домой.* – Почему бы и нет. Только я сегодня последний вечер в Берлине.
–
Как там Керуак писал? Грубая мужская сексуальность? Против такой фиг попрешь и не по причине физической недокачанности. Не знаю, как у вас, дамы, а у меня крепкие тевтонские мужики – это фетиш.
– Александерплац.
– Тот самый? – самый глупый вопрос, который когда-либо срывался с моих губ. – Будто есть еще один, – тут же, скорее отвечая сама себе, добавила я.
Парень был доволен произведенным эффектом. Я смотрела на легендарную станцию метро и думала, а что если я поднимусь с этой платформы с мозаичными стенами и киноафишами совсем не в тот Берлин. Что если я поднимусь, а там наверху реконструкция, огромные универсальные магазины Тица и Вертгейма, площадь разрыта, на зданиях старая реклама, а***… Я продолжала зачаровано стоять на месте, не веря своему счастью или тому, насколько мало надо для этого самого счастья.
– Я – Франц.
– Биберкопф, – улыбнулась я.
– Хиршфельд, вообще-то, – улыбнулся парень в ответ. – Но если хотите, то для вас хоть «бобровая голова»****.
– Во-первых, хочешь, а, во-вторых, Биберкопф – фамилия главного героя романа «Берлин. Александерплац». Берлинцу стыдно не знать.
– Позор на мою голову. Но дело-то поправимо? Могу я узнать твое имя, незнакомка, устыдившая коренного берлинца своей интеллектуальной подкованностью?
– Хелена. Не беспокойся, неудобства скоро пройдут. Все попервах так реагируют, а потом либо спасают жизнь бегством, либо привыкают.
Мы пошли не на кофе. Германия и кофе? Только Bier, только Sauerkraut und Wurst*****. И надо же было мне свалиться на голову парню по уши влюбленному в Берлин, как и я. Он рассказывал о городе то, что не расскажет ни один гид, что не прочтешь ни в одном справочнике. С ним я увидела Берлин, который только интуитивно нащупывала между витрин дорогих магазинов и брусчатки мостовых.
Этот город никогда не спит, как и Нью-Йорк. Мы блуждали по улицам центра и почти на каждой площади или у входа в метро встречали уличных музыкантов. Слушали их, танцевали, смеялись и шли дальше. Мы даже побывали на тихой дискотеке. Представляю видео с такого мероприятия. Буйные клиенты психиатрической клиники во время терапии.
***
До гостиницы дошли, уже когда можно и не ложится. По крайней мере, мне. Что такое три-четыре часа сна под утро? Самое бесполезное время. Мое предложение посидеть немного в холле и выпить кофе, чтоб Францу хватило заряда на дорогу обратно, было одобрено. Но в дверях я затормозила круче автомобиля с ABS. Франц врезался в меня, и если бы вовремя не схватил за плечи, то я рыла носом ковровое покрытие отеля.
– Что случилось? – поинтересовался парень.
Я повернулась к нему с глазами полными ужаса, просто Бэмби на заклании, а внутренний голос молился «хоть бы не заметил, хоть бы
– Юная леди, Вы знаете, который час? – тоном недовольного папаши спросил у меня Джереми Кларксон.
Мой друг опешил. Он пытался пантомимой спросить у меня что-то, чего я не понимала. Мое шоковое состояние еле сложило слова Кларксона в предложение, а тут еще игра в угадайку.
– А Вы, молодой человек, разве не знаете, в котором часу принято возвращать даму домой?
– Я… просто… извините, мистер Кларксон, – пробормотал Франц на английском с очаровательным немецким акцентом. – Ваша дочь…
Я чуть не поперхнулась умиленностью. Немецкий английский… а тут… Что? Сначала говорить с акцентом, а потом «Ваша дочь»?
– Так это еще и дочь моя виновата? – не унимался Джереми. *Похоже, кто-то вошел в роль. Попахивает жареным* – Спать, юная леди! – скомандовал он.
– Но… – попыталась возмутиться я.
Он еще раз крикнул «спать» и для пущей убедительности показал, куда это. Я решила не спорить и поплелась почти в нужном направлении. Только завернула в кафе за чаем с мелиссой. Еще бы валерьянки полпузырька туда забабахать, и тогда точно спать. *Валерьяночки – это не тебе, милая, а спутнику твоему, а еще лучше когти рвать отсюда.*
Надо бы успокоить Франца, чтоб удар парня не хватил, и я, спасибо немецкой предусмотрительности за обмен номерами после первого же бокала пива, написала ему: «Кларксон не мой отец, так что не больно оправдывайся». Ответа не последовало, надеюсь, это не плохой знак. Я вышла в холл и увидела только Джереми с газеткой. Он с британской невозмутимостью пролистывал Times, будто ничего не произошло. Я мышкой пыталась проскользнуть к лифту, но не тут-то было.
– Хелена, – кликнул меня Кларксон. *Попала. Знать бы за что, не так обидно было бы.*
– Да, мистер Кларксон, – я подошла к нему и села напротив.
– Джереми. Я же твой папа, разве нет? – спросил он и хитро прищурился. – Как я твоего Франца, неплохо, да? Не теряю форму.
– Нашел чем гордиться, – пробубнила я. – За что? – добавила уже громче.
Я забралась на кресло, поджала под себя ноги и надулась над чашкой чая.
– Нечего всяким немцам кружить светлые головы моих сотрудников.
– Странный комплимент, но и на том спасибо.
Усталость на меня плохо действует. Заторможено. Ничего, завтра оценю всю важность исторического события. Меня похвалил сам Джереми Кларксон, который, казалось, если бы мог, не переставал гнобить меня 24 часа в сутки для поддержания тонуса .
– Ты всем остальным своим ухажерам так и передай, что получат. Развели тут иностранную экспансию на единственную девушку в коллективе.
Ого! Тяжелые же он думы думает бессонными ночами, что так на комплименты расщедрился.
– А вам почему не спится?
– Думал над твоими изменениями в сюжете, и у меня появилось несколько идей…
_________________________________________
* Черно-белый немой фильм о жизни Берлине.
** Entschuldigung – извините.
*** Хеллс мечтает о Берлине 1927-1928 гг., о времени, описанном в романе Дёблина.