Мы вас построим
Шрифт:
— Н-да? Докажи, как сказал бы Бланк.
— У меня нет доказательств, Луис, но тем не менее это правда. Я просто знаю, что я — не это физическое тело, существующее во времени и пространстве. Платон был прав.
— А как насчет нас, всех остальных?
— Не знаю, это ваше дело. Я лично ощущаю вас как тела… Может быть, так оно и есть. Скорее всего, вы всего-навсего физические тела. А ты сам не знаешь? Если нет, то я ничем не могу помочь. — Она выбросила сигарету. — Мне лучше поехать
— Как хочешь, — ответил я, открывая дверцу.
Все окна в мотеле были темными. Даже большую неоновую вывеску выключили на ночь. Все правильно, добропорядочные граждане средних лет в это время спокойно спят в своих постелях.
— Луис, — окликнула меня Прис, — у меня в сумке есть колпачки. Я всегда их с собой ношу.
— Какие колпачки? Те, что ты вставляешь в себя — или те, которые Мори закупает для своего «мерседеса»?
— Не шути, для меня это очень серьезно. Секс, я имею в виду.
— Да, а как насчет секса в шутку?
— Что это значит?
— Ничего. Просто ничего, — ответил я, прикрывая за собой дверцу-
— Я сейчас скажу тебе нечто избитое, — начала Прис, высунувшись в окно с моей стороны.
— Нет. Потому что я не собираюсь это слушать. Я терпеть не могу, когда мне серьезно говорят избитые вещи. И знаешь что, Прис, лучше бы ты оставалась далекой, недоступной душой, чем издевалась над страдающими животными. Тогда бы… — я замялся на мгновение, но потом решил, какого черта, и закончил, — тогда, по крайней мере, я мог бы честно ненавидеть и бояться тебя.
— А что ты почувствуешь после того, как услышишь мои избитые слова?
— Я завтра же пoедy в больницу и попрошу кастрировать меня или как там у них называется подобная операция.
— Ты хочешь сказать, что я сексуально желанна для тебя в роли жестокого шизоида, но стоит мне проявить сентиментальность, и я не тяну даже на это?
— Твое «даже» совершенно напрасно. Это чертовски много.
— Луис, забери меня к себе в мотель, — попросила она. — Трахни меня, Луис.
— Есть что-то в твоем языке, Прис, что одновременно отталкивает и притягивает меня.
— Ты просто трус.
— Вовсе нет, — ответил я.
— Да.
— Нет. Но я не собираюсь доказывать это тем способом, как ты предлагаешь. Я на самом деле не трус, у меня было много разных женщин за мою жизнь. Честно! Меня пугает не секс сам по себе, для этого я слишком стар. То, о чем ты говоришь, актуально для мальчишек из колледжа, с их первым презервативом в кармашке.
— Но ты не захотел трахнуть меня!
Нет. Потому что ты не только далека от меня, ты еще и жестока. И даже не ко мне жестока, а к себе, к своем телу, которое ты презираешь и ненавидишь. Разве это не правда, Прис? Ты помнишь спор, который вели Линкольн, я имею в виду — симулякр Линкольна, и Барроуз с Бланком? Животное похоже на человека, они оба сделаны из плоти и крови. А ты стараешься не быть такой.
— Почему стараюсь? Я и есть не такая.
— А какая же ты? Что ты? Машина?
— Нет. В машине должны быть провода, а у меня их нет.
— Что же тогда? Что ты о себе думаешь?
— Я знаю, что я такое, — сказала Прис. — Шизоид. Это болезнь нашего века — так же, как в девятнадцатом веке была истерия. Особая форма глубоко проникающего, трудно уловимого духовного отчуждения. Я бы многое дала, чтобы избавиться от этой проблемы, но не могу… Ты счастливчик, Луис Розен, со своей старомодностью. Я бы с удовольствием с тобой поменялась. И мне очень жаль, что мое толкование секса такое грубое, я вовсе не хотела отпугивать тебя. Прости меня, Луис.
— Не грубое. Гораздо хуже — нечеловеческое. Могу представить себе, какова ты в сексе… Наблюдатель. Беспрерывный и всесторонний: на ментальном, на духовном уровне — везде. Всегда внимательный и рассудочный.
— А разве это плохо? Я всегда так поступаю.
— Спокойной ночи. — Я пошел от машины.
— Спокойной ночи, трус.
— Да пошла ты!..
— Луис! — в ее голосе слышалась мука.
— Забудь меня, — сказал я.
Шмыгая носом, Прис произнесла:
— Ты говоришь ужасные вещи…
— Бога ради, забудь меня, — повторил я. — Ты обязана меня забыть. Я, может быть, больной, что говорю тебе такое. Сам не верю, что я сказал это!
Все еще всхлипывая, она медленно кивнула, завела мотор и включила фары.
— Не уезжай! — попросил я. — Разве ты не видишь: мои слова — это сумасшедшая попытка пробиться к тебе? Твое восхищение Барроузом, все, что ты говоришь — это сводит меня с ума. Я люблю тебя, Прис, очень люблю, когда вижу тебя теплой, человечной. А затем все снова меняется…
— Спасибо, — чуть слышно поблагодарила она. — За то, что пытаешься утешить.
Она слабо улыбнулась.
— Не хочу, чтоб ты становилась хуже. — Я говорил, держась за дверцу машины. Я очень боялся, что она уедет.
— Не буду. В общем-то, меня это мало трогает.
— Давай ты зайдешь ко мне, — попросил я. — Посидишь минутку, ладно?
— Нет. Не волнуйся, все в порядке. Это просто переутомление сказывается. Я знаю, что расстроила тебя. Но на самом деле я не хотела говорить те грубые слова. А сказала потому, что не умела лучше. Видишь ли, Луис, никто никогда не учил меня говорить о таких вещах. О них вообще обычно не говорят.