Мы вернёмся (Фронт без флангов)
Шрифт:
– Вы не сказали, кем были до войны? – спросил Петренко.
Млынский на этот раз внимательнее взглянул на него.
– По гражданской специальности я учитель истории. Преподавал в средней школе. Затем на партийной работе. Последние два года в органах государственной безопасности – начальником городского отдела НКВД. Еще вопросы есть?
– У меня больше вопросов нет, – отозвался Петренко, отходя назад.
– В отряде приблизительно семьсот человек, – продолжал Млынский. – Серьезная боевая единица. Она, разумеется, должна иметь политического
От группы командиров отделился капитан в плащ-накидке. Как и у других, лицо его посерело от усталости, от бессонных ночей покраснели глаза. На вид ему можно было дать лет двадцать пять – двадцать семь. Выправка кадрового военного, и не мудрено: спецшкола, затем кремлевский курсант – окончил Высшее военное училище имени ВЦИК. Перед войной получил роту, собирался поступить в академию. Дивизия, в которой он служил, была спешно переброшена из-под Полтавы на юго-западное направление, в начале июля, с марша вступила в бой с моторизованными соединениями гитлеровцев. Дороги войны свели его с Млынским, когда майор выводил из окружения свой батальон и тогда назначил его начальником штаба батальона.
– За работу, товарищи! Капитан Серегин, составьте список отряда, разбив его на взводы, роты.
Петренко развалистой походкой направился к санитарной повозке. Она только что подъехала и остановилась поодаль. За ним поспешил связной, средних лет красноармеец. Угрюмое лицо Петренко обеспокоило связного. Перемежая русские и украинские слова, он спросил:
– Товарищ старший лейтенант, лица не бачу на вас, вы занедужили, видать?
– Заболеешь! – с раздражением бросил Петренко и кивнул в сторону Млынского: – С таким, Дмитерко, ни за понюшку табака богу душу отдашь.
– Неужго? Чем плох?
– Полководца из себя корчит. Ради карьеры спешит на съедение немцам нас бросить. Такой родных детей сиротами оставит, только бы себя показать.
– Бойцы о нем инакшего мнения, – протянул Дмитерко.
– Не болтай пустое! Слушай, что я говорю. Достал бы лучше пожрать чего!
У санитарной повозки стояла медицинская сестра Зиночка. На ветру развевались ее вьющиеся каштановые волосы, сверху прижатые пилоткой. Большие карие глаза полны тоски и беспокойства.
– Заболел я, сестричка, – сказал Петренко.
– Что с вами?
– Сердце пошаливает. – Петренко с усмешечкой уставился на медсестру.
Зиночка поправила спустившиеся на лоб волосы, открыла медицинскую сумку, вынула из нее пробирку с таблетками и протянула одну Петренко. Он взял, но уходить не собирался.
Зиночка чувствовала себя неловко под его взглядом.
– Что вы на меня так смотрите?
– Смотрю, сестричка, какая ты красивая! Мне бы жену такую.
– Что вы, товарищ старший лейтенант!
– Выбраться бы отсюда! Эх, и зажили бы мы с тобой, сестричка! Берег бы я тебя, моя краля!
Зиночка резко отвернулась, и Петренко,
Ветер сломал сухую ветку. Сидевшая на ней ворона, каркая, закружила над поляной.
– Не к добру… – проговорил Дмитерко, косо посмотрев на Петренко.
Майор Млынский и капитан Серегин склонились над картой. Они определили место остановки колонны, прикинули, где могут находиться части их армии, немецко-фашистские войска.
– Не весело, Сергей Тимофеевич! – огорченно сказал Млынский, пряча карту в полевую сумку. – Положение наше более чем трудное. Люди из самых разных подразделений, многие ранены, вооружены мы плохо: четыре пушки, десятка два ручных пулеметов, два станковых, винтовки. С боеприпасами и того хуже: двадцать – тридцать ящиков со снарядами и гранатами – это почти ничего. Медикаменты и продовольствие кончились. Связь со штабом армии отсутствует уже двое суток. Возможно, там считают, что нас уже нет. Последний бой стоил сверхчеловеческих сил. Бойцы валятся с ног от усталости, а нового боя не избежать. Иначе как вырвешься из мешка? Да и немцы, пронюхав, не оставят в покое.
– С оценкой обстановки, Иван Петрович, согласен полностью, – ответил Серегин. – Нам нужно прямо в глаза сказать всю правду командирам и красноармейцам, ничего не утаивая, чтобы они были готовы к любым неожиданностям.
– Скажем, Сергей Тимофеевич.
К ним подходили командиры и докладывали о формировании рот и взводов. Последним доложил мичман Вакуленчук, коренастый крепыш. Его голубые, ясные, как чистое небо, глаза смотрели открыто, бесхитростно, в них светился природный юмор. Моряк выглядел бывалым бойцом. Поверх бушлата он крест-накрест перетянул себя пулеметными лентами – в их гнездах удобно хранить патроны к винтовке. На поясе, справа и слева, по три гранаты, десантный нож. Через плечо винтовка с примкнутым ножевым штыком.
– Откуда здесь краснофлотцы? – спросил Млынский.
Вакуленчук достал из внутреннего кармана бушлата завернутый в клеенку пакетик. В нем боевое предписание батальону морской пехоты, сформированному в Одессе и переброшенному в распоряжение командования фронта. Мичман пояснил, что неожиданный бросок немецко-фашистских войск отрезал их батальон от основных сил. Пришлось, выходя из окружения, погулять по гитлеровским тылам. И вот оказались здесь. От батальона осталось два взвода. С боями пробирались…
Над лесом появилась девятка немецких бомбардировщиков. Они прошли с тяжелым грузом на восток.
Проводив их глазами, Млынский приказал построить отряд.
– Пробьемся любой ценой! – сказал он. – В этом наш воинский и гражданский долг советских людей. Сейчас от нас требуется прежде всего спокойствие. Мы с вами, товарищи, на родной земле. А на родной земле для тех, кто не выронил оружия, не может быть окружения. Чем глубже враг проникает сегодня на нашу землю, тем страшнее его ждет расплата…