Мы все из Бюллербю
Шрифт:
Нет, иметь братьев не так уж плохо, они могут за тебя заступиться, а иногда даже угощают карамелью. Хотя сёстры гораздо лучше, это каждому ясно.
А вот Улле говорит, что не важно, брат у тебя или сестра, важно, чтобы ты был не один. И по-моему, он прав. Он очень сердился на своих родителей и всегда говорил им:
— Не понимаю, почему у всех много детей, а у вас только один ребёнок?
И вот наконец у него появилась сестрёнка. Улле ужасно обрадовался, прибежал к нам и потащил всех смотреть на его сестру. Мы, конечно, пошли.
— Вот она! — сказал Улле с таким видом, будто показывал нам чудо. — Правда, хорошенькая?
Но она не была хорошенькой. Она была красная и сморщенная. Мне она показалась даже страшной. Только
Правда, больше всех при виде её был поражён Лассе. Он вытаращил глаза и раскрыл рот. Но промолчал.
— Да, она очень хорошенькая, — ответила за всех Бритта, и мы ушли.
А дома Лассе сказал:
— Бедный Улле! У него не сестра, а страшилище! Наша Лиза тоже не красотка, но она хоть на человека похожа. Улле будет стесняться такой сестры, когда она пойдёт в школу.
Больше мы не ходили смотреть сестру Улле, но он каждый день говорил нам, какая она хорошенькая, и каждый раз Лассе многозначительно поджимал губы. Мы не видели её до тех пор, пока нас всех не пригласили на крестины.
— Бедняжка! — сказал Лассе по дороге. — Такая уродина, как она будет жить!
Гостиная у Улле была украшена цветами, потому что сестра Улле родилась весной. На камине стоял кувшин с зелёными ветками, стол был накрыт. Улле разоделся, словно на праздник. Мы все, впрочем, тоже. Пастор уже ждал. Вдруг дверь отворилась, и в комнату вошла тётя Лиза с дочкой на руках. Но эта девочка была похожа на куклу. У неё были большие синие глаза, розовые щёчки и маленький ротик.
Лассе опять был поражён.
— Улле, у тебя появилась ещё одна сестра? — шёпотом спросил он.
— Как это ещё? — удивился Улле.
Он так и не понял, что Лассе думает, будто это совсем другая девочка. И Лассе замолчал.
Сестрёнку Улле назвали Черстин.
Вы даже не представляете себе, как я люблю Черстин! Она самая красивая девочка на свете! Почти каждый день Бритта, Анна и я бегаем в Южную усадьбу, посмотреть, как тётя Лиза моет, одевает и кормит её. И как она дрыгает ручками и ножками. Черстин, конечно, а не тётя Лиза. Это так смешно! Иногда Улле начинает тоже дрыгать руками и ногами, но это уже ни капельки не смешно. Больше всего Черстин дрыгается, когда её купают в большой лохани. Она обожает купаться. А когда Черстин лежит в своей кроватке, она разговаривает почти по-настоящему. Улле считает, что очень скоро она будет говорить всё, что захочет. Но тётя Лиза говорит, что до этого ещё далеко, ведь Черстин всего пять месяцев. Черстин улыбается, когда Улле подходит к её кроватке, и очень ему радуется. Зубов у неё ещё нет, но она всё равно очень хорошенькая, когда смеётся. При виде Улле глазки её так и сияют. Быстрый немного ревнует Улле к Черстин. Ему хочется, чтобы Улле любил только его. Но Улле часто гладит Быстрого и говорит ему, что он самая добрая и хорошая собака, и тогда Быстрый перестаёт его ревновать.
Однажды нам с Анной доверили искупать Черстин. Тётя Лиза пекла хлеб и была очень занята. А Улле, на наше счастье, не было дома. Иначе купать Черстин поручили бы ему. Возиться с такой малышкой одно удовольствие. Вот как всё было. Черстин лежала в своей кроватке и кричала во всё горло, а у тёти Лизы руки были заняты тестом. Она была мокрая, голодная и сердитая. Черстин, конечно, а не тётя Лиза. И тогда тётя Лиза спросила у нас:
— Как думаете, вы смогли бы искупать Черстин?
— Да-да! Конечно! — хором закричали мы, ещё не веря своему счастью.
Анна принесла лохань и налила в неё воды, хотя тётя Лиза всё-таки сама попробовала локтем воду, чтобы та не оказалась слишком горячей. А я вынула Черстин из кроватки. Она сразу же перестала плакать и начала смеяться. А когда я прижала её к себе, она укусила меня за щёку.
Я знаю, как надо держать на руках маленьких детей. Тётя Лиза научила меня, что им надо поддерживать спинку. И как их держат во время купания, я тоже знаю — головка всё время должна быть над водой. Я держала Черстин, а Анна тёрла её намыленной губкой. Черстин дёргала руками и ногами, и говорила «гу-гу», и хотела пососать мыльную губку, но мыльная губка оказалась невкусной. Чему я нисколько не удивилась.
— Она такая хорошенькая, так бы и съела её, — сказала Анна.
Анна положила на кухонный стол одеяло, а на него простынку, чтобы вытереть Черстин. А я осторожно положила на неё Черстин. Мы завернули Черстин в простынку и вытерли её, помогая друг другу. Потом мы всю её присыпали тальком. Неожиданно Черстин засунула себе в рот большой палец ноги и стала его сосать. Нам это ужасно понравилось. Ни у кого на свете нет таких красивых пальчиков на ногах, как у Черстин! Но мы были вынуждены лишить её этого удовольствия, когда стали надевать на неё рубашечку и кофточку. Потом тётя Лиза помогла нам надеть ей подгузник, потому что это самое трудное. Зато штанишки на Черстин надели мы сами. Теперь она была готова, и тётя Лиза могла её покормить.
После этого Черстин уложили в коляску, и мы с Анной пошли с ней гулять. Мы играли, будто Анна — папа, я — мама, а Черстин — наша дочка. Вскоре Черстин заснула. Однако мы продолжали катать её в коляске. Но тут домой вернулся Улле. Он сразу отобрал у нас коляску с Черстин, как будто мы хотели похитить его сестру! Он немного покатал коляску, а потом разрешил нам тоже держаться за ручку, и мы катали её втроём. Мы рассказали Улле, как Черстин сосала большой палец ноги. Он засмеялся и сказал:
— Да, этот ребёнок умеет показывать фокусы. Кто знает, может, она будет выступать в цирке, когда вырастет. — Потом помолчал немного и добавил: — Значит, она сосала большой палец ноги? По правде сказать, она сосёт его каждый день, но я рад, что вы сами это видели.
В это время Черстин проснулась и увидела Улле. Он пощекотал её под подбородком и сказал:
— Говорят, ты опять сосала большой палец?
И он снова засмеялся, ещё более довольный, чем раньше. Как будто нет на свете умнее занятия, чем сосать большой палец ноги!
Чем мы занимаемся в ненастье
Однажды я проснулась в плохом настроении. День был очень противный. Хлестал дождь, дул ветер, играть на улице было нельзя. А ещё я поссорилась с Бриттой и Анной. Накануне мы прыгали в классики, и Бритта с Анной сказали, что я наступила на черту, а я на неё не наступала.
— Раз вы такие нечестные, я не желаю с вами играть! — рассердилась я.
— Как хочешь, никто плакать не станет, — сказала Бритта.
— И упрашивать тебя тоже, — подхватила Анна.
И я ушла домой. А Бритта с Анной ещё долго-долго играли в классики. Я стояла у окна и смотрела на них из-за занавески, чтобы они меня не заметили. И думала, что больше ни за что не буду с ними играть.
Дождь всё лил и лил, мне было скучно, и я не знала, куда себя деть. Лассе и Боссе были простужены и уже три дня лежали в постели. Я пошла поболтать с ними, но они читали, и им было не до меня. Вообще-то мне хотелось пойти к Бритте и Анне, но я снова вспомнила, какие они нечестные и что я решила никогда в жизни к ним не ходить. Я спустилась к маме на кухню и сказала: