Мы все обожаем мсье Вольтера
Шрифт:
Именно этого он и опасается, заметил мсье Ларош, и потому… настаивает на том, чтобы тоже прочитать письмо. Мадмуазель мертва — и её грехи теперь рассмотрит Высший Судия. Посмертных тайн не бывает. Адвокат ожидал возражений, но, к его удивлению, бесстрастие ничуть не изменило аббату. Начни он спорить — лишь раздражит этого нервного, но порядочного человека. Что стоило ему загодя прочесть письмо? Но печать была нетронутой. Зачем же возражать? Едва ли мадемуазель написала о том, кто убил её…
Аббат согласился на требование адвоката.
Письмо было отдано ему и вскрыто. Оно содержало страницу текста, пробежав глазами которую, аббат, сохраняя хладнокровие, внутренне окаменел. Внимательно перечитал, потом тихо сказал, что написанное не содержит ничего, что охранялось бы тайной исповеди и, как было условлено, протянул письмо адвокату. Про себя аббат молился, чтобы его лицо не выдало волнения — обо всём, что насторожило его, он мог подумать и на досуге, дома. Адвокат заскользил глазами по строчкам, и Жоэль де Сен-Северен видел, что прочитанное лишь озадачило старого юриста.
— Она… сошла с ума?
— С учётом того, что последовало за этим письмом, мсье Ларош, — едва ли. Полагаю, она многое предчувствовала. Я прошу вас, господин адвокат, если таков ваш долг, известить о содержании письма полицию, но само письмо прошу оставить мне, — тон аббата был мягок и кроток.
Адвокат пожал плечами. Полиция не интересуется девичьими любовными фантазиями… Письмо было возвращено де Сен-Северену, и аббат поторопился упрятать его поглубже в карман, обратившись напоследок к адвокату с просьбой не разглашать факт обнаружения письма. Тот отрешённо кивнул: он ждал от письма чего-то большего, чем тот бред, что пришлось прочитать.
В гостиной царило обычное оживление. Стефани де Кантильен рассказывала Авроре де Шерубен о новом совершенно восхитительном платье принцессы Аделаиды.
— Юбка открыта спереди, на виду легкие, воздушные оборки нижнего платья. Цветные оборки по краям, изящно затканные цветами, на тяжелой парче — воздушные банты, которыми закрыт лиф спереди и украшены кружевные манжеты укороченных рукавов… — замирая от восторга, расписывала Стефани.
Сегодня в гостиной было полно молодежи. Жюль-Симон де Жарнак ухаживал за Мадлен де Жувеналь, некрасивой, но весьма состоятельной девицей, а Клод де Ревен, субтильный юноша с непроходящими чирьями, пытался привлечь внимание Амелии де Фонтенэ, но безуспешно: юная особа уединилась в углу с Женевьевой де Прессиньи и Лаурой де Шаван, подружки болтали о новом романе мсье Детуша, новых книгах Шевалье де Муи и Жана-Батиста де Буайе, маркиза д'Арскана, повестях Нивеля де Лашоссе и новой комедии Мариво.
Бенуа де Шаван, Симон де Витри и Робер де Шерубен безмолвно рассматривали новые эстампы весьма изысканных по колориту картин Каналетто, Гварди и Лонги, которые только что прислали из Венеции по заказу Тибальдо ди Гримальди. Реми де Шатегонтье с удовольствием выслушивал в углу залы от Жерома де Сен-Лари подробности последней любовной интрижки сына канцлера Рошебрюна. Трудно сказать, был ли мсье Жером подлинно посвящен в интимные подробности жизни отпрыска канцлера, но рассказчиком был превосходным. Сидевший к ним спиной аббат старался не слышать тихо проговариваемые мсье Жеромом подсахаренные скабрёзности, но неожиданно напрягся. «Он проявлял те же склонности, что и ваш дружок Сериз, хоть такие прихоти опасны и недешево обходятся…», проронил де Сен-Лари.
Аббат насторожился, но мсье Жером уже сменил тему.
Вокруг эстампов ди Гримальди сгрудились Бенуа де Шаван, Робер де Шерубен, Стефани де Кантильен и Женевьева де Прессиньи, которая смотрела, однако, не на эстампы, но на аббата. Надо сказать, что беседа у парадного с де Сен-Севереном странно взволновала девицу, но вовсе не осмысленными вдруг подробностями разговора с несчастной Розалин, но возвышенным благородством лица и прекрасными ресницами-веерами мсье Жоэля. Она смотрела на аббата, как зачарованная. Тот, однако, несколько утратил осторожность и не замечал опасности, а все потому, что обнаружил пристально глядящего на него барона Брибри. Женское внимание было всё же естественным, и потому аббат не примечал внимания мадемуазель де Прессиньи, но с опаской оглядывался на подбирающегося к нему Бриана де Шомона, мысленно содрогаясь.
Глава 12. «…Трещины мира, расколы бытия проходят через сердца избранников Божьих. Все подземные потоки, все небесные ливни, все отзвуки былого и грядущего идут через эти души…»
Тут отец Жоэль заметил, что в гостиную вошёл Камиль де Сериз. Если прошлая встреча, как показалось аббату, на минуту пробила броню горделивой порочности Камиля, то сейчас перед отцом Жоэлем снова стоял светский хлыщ, самодовольный и скучающий. Он даже не кивнул де Сен-Северену, но заметив восторженный взгляд Женевьевы на Жоэля, заметно передернулся. Шарль де Руайан спорил о чем-то с Тибальдо ди Гримальди, Габриэль де Конти вяло тасовал карты, а Бриан де Шомон медленно подошёл к аббату.
Сен-Северен про себя взмолился. Силы небесные, да что надо от него этому отродью дьявола? Прошлая попытка отца Жоэля отвадить от себя мерзейшего типа не удалась. Более того, теперь Бриан де Шомон относился к аббату со странным интересом, который пугал святого отца пуще самой откровенной неприязни.
— Вы, как я понял, скромны, де Сен-Северен… Но признайтесь честно, вы должны втайне гордиться своим поэтическим даром…
Аббат изумился.
— Своих даров не бывает, ваша милость. Себе ничего подарить не можешь. Если помните, в Евангелии Матфеевом, хозяин позвал рабов и роздал им таланты. «…Sicut enim homo peregre proficiscens, vocavit servos suos, et tradidit illis bona sua. Et uni dedit quinque taleta, alii autem duo, alii vero unum, unicuique secundum proрriam virtutem: et profectus est statim…» Servos suos — это его рабы. Они ничего не выбирали и не просили, талант, полученный от хозяина, принадлежит хозяину, он — бремя тягостное и обуза гнетущая. Талант, данный Богом — это сила Господня в человеке, но наделённые талантом ведомы и подневольны, как никто… Никогда не притязал на это…
— Вы понимаете всё слишком буквально. Эти люди — избранники.
— Слово «раб» повторено шестикратно. Но, может быть, вы в чём-то правы, раб — это не зазванный с улицы, но купленный за серебро, и в какой-то мере избранный хозяином… Но если не оспаривать их избранничества, то всё равно надо признать, что на них лежит страшный долг, возложенный самим Господом. Недаром же понимающие трактуют талант как фатум, ведь его не каждый способен приумножить и даже просто понести, а сам талант никогда не принесёт его обладателю ничего ценного в мире сём… А тем более — ныне. Что может быть хуже для прирождённого поэта, чем родиться в «век разума»?
Барон окинул аббата тонким и понимающим взглядом. Глаза его блестели.
— Это верно, Жоэль, но талант возвышает над толпой, сулит славу и восторг толпы. Посмотрите на Вольтера! Он, по-вашему, бездарен?
Тут аббат, которого взбесила фамильярность пристающего к нему содомита, поймал насмешливый взгляд Габриэля де Конти. Как-то тот сказал то же самое.
Сен-Северен ответил резко и зло.
— Да, он одарён. Но сила таланта проявляется в полноте только при служении Богу, ложное же направление губит и самый сильный талант. Нет ничего более страшного, и даже зловещего, чем использование гениальных способностей в дурных целях…. Если во главу угла поставить не славу Господа, а свою славу, не почитание Господа, а своё почитание, не о Господней прибыли радеть, а о своей собственной, используя Богом данный талант, — то надо вспомнить, что стало с рабом, зарывшим талант в землю — то есть — в мир сей, а не служившим Небу. Его талант был у него отобран и отдан другому, а раб лукавый был обречён на смерть и на ад, и примеров тому — тысячи тысяч… — Аббат не договорил, но про себя выразил пожелание, чтобы туда же Господь направил и пакостного Вольтера. И чем скорее — тем лучше.