Мы живём в замке
Шрифт:
— Глупышка Маркиска. — Она раскладывала пряное печенье ровными рядами — остывать.
Я задумалась: что сделать с Чарльзом? Может, превратить в муху и забросить пауку в паутину: пускай трепыхается, спутанный по рукам и ногам, пускай жужжит и умирает в мушином обличье; я стану желать ему смерти, и он непременно умрет. А может, привязать его к дереву навечно, чтобы тело вросло в ствол, а рот покрылся корой? Или закопать в землю вместо шкатулки? Монеты так надежно лежали там до его приезда; окажись Чарльз под землей, я с радостью
Он даже не потрудился закидать яму. Представляю: шел он, шел и вдруг заметил, что земля копаная; остановился, присмотрелся и принялся бешено рыть обеими руками, сердито озираясь, и наконец — задыхающийся, алчный, потрясенный — извлек мою шкатулку с монетами.
— Я не виновата, — сказала я яме.
Надо похоронить здесь что-нибудь другое, лучше всего — самого Чарльза. Яма для его головы как раз впору. Я нашла подходящий круглый камень и рассмеялась: нацарапала на нем нос, рот, глаза и похоронила в яме.
Прощай, Чарльз, — сказала я. — И впредь здесь не шастай и чужого не трогай.
У протоки я пробыла около часа; как раз в это время Чарльз наконец поднялся в комнату, которая была отныне не его и не папиной… На миг мне почудилось, что Чарльз и в убежище моем побывал, но нет — все на месте, а Чарльз наверняка все бы перерыл. Но поблизости он все-таки был — я чуяла его дух; пришлось заменить траву и листья с моего ложа и вытрясти одеяло. И плоский камень, иногда служивший мне столом, я отмыла дочиста, и ветку перед входом заменила. Интересно, вернется Чарльз сюда искать новые клады? А мои разноцветные стеклянные шарики ему тоже понравятся? В конце концов я проголодалась и отправилась домой. Чарльз по-прежнему кричал на кухне.
— Уму непостижимо! — пронзительно вопил он. — Просто уму непостижимо!
Сколько же он намерен так орать? Дом полнится черным колдовским звоном, голос Чарльза становится все выше. Он кричит все тоньше — вот-вот запищит, как мышь. Но до этого дело не дошло; увидев меня на ступенях, Чарльз умолк, а потом снова заговорил, но уже пониже и помедленней.
— Вернулась, значит… — С места он не сдвинулся, но произнес это так, будто пошел прямо на меня.
Я на него не глядела, я глядела на Иону, а он — на Чарльза.
— Я еще не решил, как с тобой расправиться, сказал Чарльз. — Но урок мой ты запомнишь крепко.
— Чарльз, не пугай ее. — Голос Констанции мне тоже не понравился — чужой и нерешительный. — Это же я виновата. — Она теперь постоянно винила себя во всем.
Мне захотелось помочь Констанции или хотя б рассмешить ее.
— Amanita pantherina, — сказала я, — чрезвычайно ядовита. Amanita rubescens — съедобна и вкусна. Cicuta maculata — одно из самых ядовитых диких растений. Apocynum cannabinum не относится к наиболее ядовитым растениям, но паслен сладко-горький…
— Замолчи, — сказал притихший Чарльз.
— Констанция, — сказала я. — Мы с Ионой
— Сначала тебе придется объясниться с братом Чарльзом, — ответила она, и я похолодела.
Чарльз сидел за столом, чуть повернув стул к двери, — хотел видеть меня на пороге. За его спиной, облокотясь на раковину, стояла Констанция. Дядя Джулиан перекладывал бумажки за своим столом. Кухня была заставлена остывающим пряным печеньем, пахло корицей и мускатным орехом. Интересно, Ионе достанется пряное печеньице? Нет, не досталось, ведь этот день оказался последним.
— Послушай, — начал Чарльз. Он притащил на кухню палок и мусора — сколько в руках унес, — хотел, видно, доказать Констанции, что они, в самом деле, были в его комнате; а может, он так и комнату собирается расчистить — пригоршня за пригоршней? Палки и грязь на чистейшем кухонном столе — картина удручающая, оттого-то Констанция такая грустная.
— Послушай, — повторил Чарльз.
— Я не могу работать — этот молодой человек болтает без умолку, — сказал дядя Джулиан. — Констанция, вели ему помолчать немного.
— Кстати, вас тоже касается, — Чарльз говорил по-прежнему тихо. — Довольно я терпел вас обоих, хватит. Одна в комнате гадит, деньги в землю закапывает, другой даже имени моего запомнить не может.
— Чарльз, — уточнила я его имя для Ионы. Деньги-то я закапывала, но имя его помню; а бедный, старый дядя Джулиан ничего не может: ни деньги закопать, ни имени вспомнить. Надо все-таки быть добрее к дяде Джулиану.
— Дашь дяде Джулиану пряного печенья на ужин? — спросила я Констанцию. — И Ионе дай.
— Мари Кларисса, — произнес Чарльз. — Тебе дается последняя возможность объясниться. Почему ты устроила в комнате хлев?
Отвечать ему незачем. Он же не Констанция; да и любое мое слово он использует, чтобы снова захватить власть над домом. Я сидела на ступеньке и чесала Иону за ушком, а ушко слегка подергивалось.
— Отвечай, — сказал Чарльз.
— Сколько раз повторять тебе, Джон, я об этом ровным счетом ничего не знаю, — дядя Джулиан ударил кулаком по столу, и бумажки разлетелись. — В женские дрязги я не вникаю. Жены цапаются — пускай, нам в их склоки встревать не пристало. Попреки чужды мужчинам, тем более нельзя грозить друг другу, если повздорили жены. Ты мелочен, Джон, ты мелочен.
— Да заткнитесь! — закричал Чарльз; хорошо, что он снова кричит. — Констанция, — сказал он потише, — это какой-то кошмар. С этим надо кончать, немедленно кончать!
— …не потерплю, чтобы родной брат затыкал мне рот. Мы покинем твой дом, Джон, если таково твое желание. Но одумайся, прошу тебя. Мы с женой…
— Это я во всем виновата, только я, — Констанция говорила так, будто вот-вот заплачет. Нет, нельзя, невозможно, она не плакала столько лет! Подбежать бы к ней, утешить, да ноги точно свинцом налились, и внутри все окаменело.