Мы живые
Шрифт:
— Действительно, ничего. У вас хорошие туфли, товарищ Морозов. Лакированная кожа к тому же. Могу поспорить, что купили вы их не в кооперативе.
— Вы правы… Откровенно говоря… видите ли…
— Что мне в них нравится — так это выпуклый носок. Напоминает шишку на лбу. И блестит точно так же. Да уж. Эти иностранцы знают, как делать туфли.
— Говоря о качестве импортной продукции, отметим, например, что в капиталистических странах… в капиталистических… в капиталистических…
— Ну и что же, товарищ Морозов, в капиталистических странах? Морозов рванулся за запиской. Тимошенко
«Морозов, ублюдок!
Если ты не вернешь мне долг до утра, то будешь завтракать в ГПУ.
Надеюсь, ты меня понял.
С наилучшими пожеланиями.
Павел Серов».
Морозов уже сидел за столиком, когда Тимошенко оторвал взгляд от письма.
Тимошенко разразился гомерическим хохотом и, не останавливая смех, медленно встал. Его живот, кроличий воротник пальто и вздутые на шее сухожилия содрогались. Он стоял слегка покачиваясь, держа записку обеими руками. Затем его смех, подобно граммофонной пластинке, начавшей крутиться с меньшей скоростью, плавно перешел на низкое, сухое кудахтанье. Опустив записку в карман, он неторопливо повернулся; его плечи поникли, движения вдруг стали неуклюжими и робкими. Тяжело волоча ноги, он нерешительно побрел к выходу. В дверях метрдотель покосился на него. Тимошенко ответил ему кротким взглядом.
Морозов сидел за столом, одна его рука, подобно руке паралитика, повисла в воздухе. Он прислушивался к раздававшемуся на лестнице однообразному, обрывистому кудахтанью Тимошенко, напоминающему то икоту, то кашель, то всхлипывания.
Вдруг Морозов вскочил.
— Боже мой, Боже мой! — запричитал он.
Забыв пальто и шляпу, он слетел вниз по ступенькам и выскочил на широкую, безлюдную, заснеженную улицу. Тимошенко нигде не было видно.
Деньги Морозов Павлу Серову не отправил. Он также не появился у себя в Пищетресте. Всю первую половину следующего дня он просидел дома у себя в комнате. Морозов пил водку. Каждый раз, когда раздавался телефонный звонок или звонок в дверь, он втягивал голову в плечи и начинал покусывать костяшки пальцев. Пока все было спокойно.
За обедом Антонина Павловна развернула вечернюю газету и, бросив ее Морозову, язвительно заметила:
— Что с тобой сегодня, в самом деле?
Он пробежал взглядом газету. На первой полосе были новости в кратком изложении:
«В селе Василькино, в районе реки Кама, крестьяне, подстрекаемые контрреволюционными элементами, подожгли местный клуб имени Карла Маркса. Под обгоревшими обломками были найдены тела председателя и секретаря клуба, которые являлись представителями партийной организации города Москвы. В Василькино направлен отряд ГПУ».
«В селе Сверское прошлой ночью было расстреляно двадцать пять крестьян за убийство селькора, сотрудника газеты
На последней странице была напечатана небольшая заметка:
«Сегодня рано утром под мостом, на льду Обуховского канала было найдено тело Степана Тимошенко, бывшего матроса Балтийского флота. Он застрелился выстрелом в рот. Кроме партбилета, при нем не было найдено никаких бумаг, объясняющих причину его самоубийства».
Морозов вытер пот со лба и выпил подряд два стакана водки. Аркан слетел с его шеи.
Раздался телефонный звонок. Морозов с важным видом подошел к аппарату и поднял трубку. Антонина Павловна не могла понять причину произошедшей в нем перемены.
— Морозов… — раздался сдавленный шепот на другом конце провода.
— Павлуша, ты? — спросил в свою очередь Морозов. — Послушай, Павел, приношу свои извинения, у меня есть деньги, но…
— Забудь о деньгах, — прошипел Серов. — Все путем. Слышишь… Я оставлял тебе вчера записку?
— Да, конечно, я считаю, что я заслуживаю этого и…
— Ты ее уничтожил?
— Почему тебя это так беспокоит?
— Ничего серьезного. Просто представь, что может быть… Так ты ее уничтожил?
Бросив взгляд на вечернюю газету, Морозов ухмыльнулся.
— Конечно, — заверил он Павла. — Не беспокойся. Весь вечер он не выпускал газету из рук.
— Дурак! — бормотал он себе под нос, вызывая крайнее любопытство Антонины Павловны. — Идиот! Он потерял ее. Бродил всю ночь бог знает где, пьяный дурак, и потерял ее!
Морозов не знал, что Степан Тимошенко, придя из ресторана «Европейской» в свою холодную комнату на чердаке, сел за расшатанный стол и при свете догорающей свечи, закрепленной в горлышке зеленой бутылки, на обрывке коричневой оберточной бумаги старательно написал письмо. Затем он вложил его в конверт, куда он также поместил еще один помятый клочок бумаги, написав на конверте адрес Андрея Таганова, Степан запечатал его и не спеша спустился по скрипучей лестнице на улицу.
На коричневой оберточной бумаге было написано следующее:
«Дорогой Андрей!
Я обещал, что я обязательно попрощаюсь с тобой. И вот я хочу сдержать свое слово. Конечно, это не совсем то, но я надеюсь, ты простишь меня. Я устал от того, что нас окружает, и больше не могу этого терпеть. Тебе, как моему единственному наследнику, я оставляю записку, которую ты найдешь в этом конверте. Я понимаю, что наследство не из приятных. Надеюсь, что ты не последуешь за мной слишком скоро.
Твой друг
Степан Тимошенко».
XI
Павел Серов сидел за столом в своем кабинете, делая исправления в напечатанном на машинке тексте очередного доклада по теме «Железнодорожный транспорт и классовая борьба». Секретарша Павла стояла рядом, беспокойно следя за движениями карандаша в его руке. Окно кабинета выходило на железнодорожную платформу. Подняв голову, Павел заметил, как вдоль путей промелькнул какой-то высокий человек в кожаной куртке. Серов рванулся вперед к окну, но незнакомец уже исчез.
— Эй, ты видела этого мужчину? — бросил он секретарше.