Мы живые
Шрифт:
— Как нельзя лучше.
— Товарищ Морозов откажется от своей должности в Пище-тресте — по причине плохого здоровья. Его имя не будет упоминаться в деле, поскольку это может представить наш Пищетрест в неприглядном свете и вызвать ненужные разговоры. Но основной виновник и главный заговорщик — гражданин Коваленский — будет арестован сегодня вечером. Как, вы одобряете это, товарищ Таганов?
— Мое положение не дает мне права высказывать свое одобрение. Я только исполняю приказы.
— Хорошо сказано, товарищ Таганов. Как показала наша проверка, гражданин Коваленский является единственным законным владельцем
— Я понимаю, что будет публичный процесс с полным освещением в газетах и радиорепортажами из зала суда?
— Именно так, товарищ Таганов.
— А что, если гражданин Коваленский скажет слишком много? Что, если он назовет имена?
— Вряд ли, товарищ Таганов. С этими господами легко договориться. Ему будет обещана жизнь, если он скажет только то, о чем его попросят. Он будет ожидать помилования, даже если ему вынесут смертный приговор. Вы знаете, можно давать обещания, но вовсе не обязательно всегда их выполнять.
— А когда его поставят лицом к стенке — микрофона перед ним уже не будет?
— Абсолютно точно.
— И конечно, вы не будете упоминать о том, что до того, как гражданин Коваленский нанялся к этим особам, он не мог устроиться на работу и умирал от голода.
— Что такое, товарищ Таганов?
— Так, одно предположение. Также важно будет объяснить, как это дворянину без гроша в кармане удалось взять нашу экономику за горло.
— Товарищ Таганов, вы обладаете удивительным даром ораторского искусства. Слишком удивительным даром, что не всегда является ценным качеством агента ГПУ. Вам следует быть очень осторожным, чтобы в один прекрасный день вас не оценили по достоинству и не назначили на какую-нибудь «чудесную» должность — где-нибудь в Туркестане, например, — где вам представится хорошая возможность проявить свои способности. Подобно товарищу Троцкому, например.
— Я служил в Красной Армии под командованием товарища Троцкого.
— На вашем месте, товарищ Таганов, я не стал бы вспоминать об этом слишком часто.
— Хорошо, я постараюсь забыть это.
— Сегодня в шесть часов вечера, товарищ Таганов, вы явитесь с обыском на квартиру гражданина Коваленского с целью обнаружения дополнительных фактов и документов, относящихся к делу. Вам также поручается арестовать гражданина Коваленского.
— Есть, товарищ начальник.
— У меня к вам все, товарищ Таганов.
— Разрешите идти?
Начальник Экономического отдела ГПУ осклабился, показывая свои десны, и холодно обратился к товарищу Павлу Серову:
— В будущем, товарищ
— Да, конечно, не беспокойся.
— Напоминаю тебе, что в данном случае следует беспокоиться не мне.
— Черт, а я чуть в штаны не наделал. А что поделаешь? Нервы-то не железные!
— Да, вот только жизнь у нас одна.
— Что… что ты имеешь в виду? Письмо ведь у тебя?
— Уже нет.
— Где оно?
— В печке.
— Спасибо, друг.
— У тебя есть все основания благодарить меня.
— Конечно, конечно. Я тебе очень признателен. За добро нужно платить добром. Услуга за услугу… или как там говорится? Ты — мне, я — тебе. Я держу язык за зубами о некоторых делах, а ты заставляешь заткнуться тех, кто интересуется моими грешками. Как старые, добрые друзья.
— Не все так просто, Серов. Твоего разлюбезного друга — гражданина Коваленского — необходимо будет отдать под суд.
— Ты думаешь, я буду рыдать по этому поводу? Я только буду рад стать свидетелем того, как этому надменному дворянчику свернут его холеную шею.
— Вашему здоровью, товарищ Морозов, необходимы длительный отдых и перемена климата на более теплый, — объяснил сов-служащий. — Вот поэтому, в связи с вашим уходом по состоянию здоровья, мы предоставляем вам путевку в дом отдыха. Ясно?
— Да, я понимаю, — пробормотал Морозов, вытирая пот со лба.
— Это оздоровительный санаторий в Крыму, приятный и тихий, вдали от городского шума. Он пойдет на пользу вашему здоровью. Я бы порекомендовал вам провести там, скажем, месяцев шесть. Я бы не советовал вам спешить с возвращением, товарищ Морозов.
— Нет, я спешить не буду.
— И еще один мой вам совет, товарищ Морозов. Из газет вы узнаете о судебном процессе над неким гражданином Коваленским, осужденным за спекуляцию. С вашей стороны было бы благородно, если бы в санатории не знали о вашей осведомленности в данном деле.
— Конечно, конечно. Я ничего не знаю и ничего никому не скажу.
Совслужащий наклонился к Морозову и конфиденциально шепнул ему:
— Будь я на вашем месте, я бы не пытался пускать в ход связи, чтобы помочь Коваленскому, даже если ему грозит вышка.
Морозов поднял на него взгляд.
— Чтобы я пустил в ход связи? Помочь ему? Зачем это мне? — произнес он, растягивая слова и срываясь на хныканье; при этом его широкие ноздри дрожали мелкой дрожью. — У меня нет с ним ничего общего. Владельцем магазина был он. Он один. Можете справиться в регистрационных документах. Он один. Ему не удастся доказать, что я что-либо знал. Он — единственный владелец. Лев Коваленский — можете проверить.
Дверь открыла жена Лаврова.
При виде Андрея Таганова в кожаной куртке, с кобурой на бедре и сверкающих стальных лезвий четырех штыков за его спиной, она, издав звук, походивший на икоту, застрявшую у нее где-то в горле, зажала рот рукой.
Андрей вошел, сопровождаемый четырьмя бойцами, последний из которых властно хлопнул дверью.
— Боже милостивый! — причитала женщина, вцепившись в свой полинялый передник.
— Всем оставаться на своих местах, —- приказал Андрей. — Где комната гражданина Коваленского?