Мы живые
Шрифт:
Кира посмотрела в глаза Андрею, в них она увидела не обиду или злость, а испуг.
— Кира… я… -— бормотал Андрей, — я… я не знал.
Кира отклонилась назад; скрестив на груди руки, она мелко тряслась от смеха:
— Ведь ты любил меня? Я была для тебя идеальной женщиной, возвышенной, как храм, военный марш или статуя бога? Не ты ли говорил мне это? Посмотри на меня! Я всего лишь шлюха, а ты первый мой клиент. Я продавала себя — за деньги, и ты с готовностью платил. Благодаря твоей большой любви мое место — в сточной канаве. Я думала, тебе будет приятно узнать это. Как ты считаешь? Думаешь, я любила тебя? Находясь в твоих объятиях, — я думала о нем. Говоря слова любви, я обращалась к нему. Каждый поцелуй, каждое слово, каждый час предназначались ему, а не тебе. Я никогда не любила его так, как в те минуты, когда находилась в твоей постели! Нет, я не оставлю тебе твоих воспоминаний. Они его по праву. Я люблю его. Слышишь? Я люблю его! Давай! Убей
Кира стояла покачиваясь. Ее поднимавшаяся к потолку тень была так неустойчива, что казалось, еще немного — и она рухнет вниз.
— Я не знал… — повторил беспомощно Андрей, изо всех сил цепляясь за каждое слово.
— Ты не знал. Хотя все было очень просто и довольно обыденно. Пройдись по забитым людьми подвалам и чердакам ваших Красных городов, и ты обнаружишь множество подобных случаев. Он хотел жить. Ты считаешь, что все живое имеет право на жизнь? Отнюдь. Тебя учили по-другому, я знаю. Но он один из тех, кто должен был выжить. Таких немного, и поэтому вы их в расчет не берете. Врач сказал, что он умрет. А я любила его. Ведь ты почувствовал на себе, что это значит? Ему не требовалось многого. Только покой, свежий воздух и хорошее питание. Неужели у него не было на это права? Ваше государство утверждало, что нет. Мы просили. Мы унижались, умоляли. Знаешь, каков был их ответ? Врач в одном из госпиталей сказал, что в списке у него сотни ожидающих.
Кира подалась вперед; пытаясь добавить убедительности своим словам, она раскинула руки. Голос ее стал неожиданно спокойным, вкрадчивым; губы слегка раздвинулись, как у удивленного ребенка; но в ее неподвижном взгляде сквозил могильный ужас:
— Ты должен до конца разобраться. Никто, кроме меня, не видит этого. Я вижу и ничего не могу поделать. Ты тоже должен прозреть. Понимаешь? Сотни, тысячи, миллионы. Миллионы чего? Желудков, голов, ног, языков и душ. Даже не важно, совместимы они друг с другом или нет. Просто миллионы. Просто плоть. Человеческая плоть. Их регистрируют и считают, как консервные банки на магазинных полках. Интересно, их принимают по количеству или на вес? У них была возможность жить дальше. А у него нет. Он был всего лишь человек. Из всех камней вы признаете только булыжники. Алмазы — бесполезны, поскольку на солнце они сияют слишком ярко для глаз и слишком тверды для сапог, шагающих к пролетарскому будущему. И улицу алмазами не мостят. Во всем мире им находят достойное применение, однако вы не постигли это своим умом. Именно поэтому вы вынесли ему и многим другим смертный приговор, который приводится в исполнение не взводом, снаряженным для расстрела, а тяжелым недугом. Я ходила к одному занимающему высокий пост комиссару. Он сказал мне, что сотни тысяч рабочих погибли в гражданской войне и почему бы одному аристократу не отдать свою жизнь за Союз Советских Социалистических Республик. Но что такое Советский Союз в сравнении с личностью человека? Тебе не ответить на этот вопрос. Я благодарна тому комиссару. Он дал мне разрешение на то, что я сделала. Я не питаю к нему ненависти. Это ты должен ненавидеть его. Он первым сделал то, что я сейчас делаю с тобой!
Андрей пристально смотрел на Киру. Он стоял не шелохнувшись, храня молчание.
Кира подошла к Андрею. Расправив плечи и чуть отклонившись назад, она двигалась медленно и неуверенно, как будто ступая по натянутой проволоке. Прищурив глаза, Кира посмотрела на него; выражение ее лица вдруг стало пустым и спокойным. С трудом шевеля бесцветными губами, она буквально выдавливала из себя каждое слово; ее ровный голос звучал ужасающе естественно.
— Вот в чем вопрос. Почему бы одному аристократу не отдать свою жизнь за Союз Советских Республик? Но ни тебе, ни твоим великим комиссарам, ни миллионам других, подобных тебе, не дано понять этого. Вы породили и вопрос, и ответ. Не плохой же подарочек вы сделали миру! Но один из вас уже получил по заслугам. Я отомстила тебе и тобой за все то горе, которое твои соратники причинили миру. Ну, что скажешь, товарищ Таганов, член Всесоюзной Коммунистической партии. Вы учили, что наша жизнь ничто по сравнению с интересами государства — тогда почему же ты сейчас так страдаешь? Я довела тебя до отчаяния. Почему же ты не говоришь, что твоя жизнь ничего не значит? — Кира говорила все громче и громче; ее слова, подобно жесткому кнуту, хлестали Андрея по щекам. — Ты любил женщину, а она швырнула твою любовь тебе же в лицо? А в прошлом месяце шахтеры пролетарского Донбасса выдали на гора сто тонн угля! У тебя было два жертвенника, на одном из которых ты вдруг увидел проститутку, а на другом — товарища Морозова? А в прошлом месяце Страна Советов отправила на экспорт десять тысяч тонн зерна. Ты потерпел полное поражение? А пролетарская республика ведет строительство новой гидроэлектростанции на Волге. Почему ты не улыбаешься и не распеваешь хвалебные песни в честь коллективного труда? Твой коллектив все еще ждет тебя. Неужели с тобой что-нибудь случилось?
Ответа не последовало.
Кира широко развела руками; ее старое платье выдавало силуэт вздымавшейся от частого и тяжелого дыхания груди. Андрею казалось, что он видит каждый мускул ее тела, тела женщины в отчаянном порыве гнева. Кира закричала:
— Посмотри на меня! Хорошо посмотри! Я была рождена, и я знала, что я живу, и понимала, чего хочу. Как ты думаешь, что поддерживает во мне жизнь? Почему я живу? Потому, что у меня есть желудок, который я набиваю пищей? Потому, что я дышу и зарабатываю себе на пропитание? Или потому, что я знаю, чего я хочу, — может быть, именно это и есть сама жизнь. И кто — в этой проклятой вселенной, — кто может сказать мне, почему я должна жить не ради того, чего хочу. Кто членораздельно ответит мне на этот вопрос? Вы пытались дать нам свои установки относительно того, чего нам хотеть, а чего нет. Вы пришли, подобно армии в победном шествии, с миссией построения новой жизни. С корнем вырвав старую жизнь, о которой вы ничего не знали, вы определили критерии новой. Вы влезли во все естество человека, в каждый его час, каждую минуту, каждый нерв, каждую потаенную мысль — и заявили, что теперь все обязаны жить иначе. Вы пришли и запретили живым жить. Вы заперли нас в каменном подвале, от ваших тесных оков у нас лопаются вены! И вы с любопытством наблюдаете за тем, что с нами будет. Что ж, смотрите! Смотрите все, у кого есть глаза.
Плечи Киры содрогались от смеха. Сделав несколько шагов к Андрею, она бросила ему в лицо:
— Почему ты стоишь и молчишь?! Ты, наверное, мучаешься тем, что не понял раньше, кто я есть на самом деле? Ну, теперь-то ты видишь?! Вот что от меня осталось после того, как ты добрался до самого дорогого в моей жизни и отнял его у меня, — теперь-то ты знаешь, кто это? Надеюсь, ты понимаешь, что я должна чувствовать, когда меня разлучили с тем, кого я боготворю…
Вдруг Кира замолчала, как будто получив от Андрея пощечину. Задыхаясь, она издала сдавленный звук.
Она хлопнула себя по губам тыльной стороной ладони. Кира молча всматривалась во что-то, что впервые предстало перед ней так полно и ясно.
Мягко, очень медленно улыбнувшись, Андрей протянул ей навстречу руки, пожимая плечами в объяснение, в котором она не нуждалась.
— Андрей… — простонала Кира.
Она отпрянула от Андрея, не спуская с него испуганных глаз.
— Кира, на твоем месте я сделал бы то же самое для любимого мною человека — для тебя, — медленно произнес Андрей.
— Андрей, Андрей, — причитала Кира, прикрывая рот рукой, — что же я с тобой сделала?
Тело Киры обмякло. Огромные глаза на белом лице делали ее похожей на испуганного ребенка.
Андрей подошел к Кире, отведя ее ладони ото рта, он продолжал удерживать ее своей уверенной рукой. Андрей начал говорить, и его слова походили на шаги человека, прилагающего неимоверные усилия, чтобы ступать как можно тверже:
— Придя сюда и рассказав все, ты оказала мне большую услугу. Видишь ли, ты возвратила мне то, что я считал потерянным навсегда. Мое мнение о тебе не изменилось. Скорее наоборот. Только дело не в том, что ты со мной сделала… а в том, что тебе пришлось пережить, я… я заставил тебя страдать, но все эти минуты посвящались тебе… тебе… — Его голос от волнения прервался. — Послушай, малыш, мы прекратим этот разговор. Я хочу, чтобы ты немного помолчала и успокоилась, понимаешь? Попытайся ни о чем не думать. Ты вся дрожишь. Тебе нужен отдых. Садись сюда и посиди спокойно несколько минут.
Андрей подвел Киру к креслу. Опустив голову ему на плечо, она прошептала:
— Но, Андрей… ты…
— Забудь, забудь обо всем. Все будет хорошо. Сиди спокойно и ни о чем не думай.
Андрей осторожно поднял Киру и усадил ее в кресло у камина. Она не сопротивлялась. Ее тело обмякло; платье поднялось выше колен. Андрей заметил, как дрожат ее ноги. Он взял свою кожаную куртку и укутал ею Киру.
— Это тебя согреет. Здесь холодно. Затопил совсем недавно. Посиди спокойно.
Кира не шевелилась. Она сидела, запрокинув голову назад; глаза ее были закрыты; на неподвижно свисавшей руке играл розовый отблеск огня.
Андрей стоял у камина и смотрел на нее. Было слышно, как кто-то из райкомовцев играет «Интернационал».
Он не заметил, сколько времени прошло, прежде чем она очнулась и подняла голову.
— Тебе лучше? — поинтересовался Андрей.
Кира сделала слабое движение головой, пытаясь кивнуть.
— Теперь надевай пальто, и я провожу тебя домой, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты легла в постель. Отдыхай и ни о чем не думай.
Кира не сопротивлялась. Опустив голову, она следила за тем, как его пальцы застегивают пуговицы ее пальто. Затем она подняла взгляд на Андрея. В глазах его застыла понимающая улыбка, подобно той, которая светилась на его лице во время их первых встреч в институте.