Мы, значит, армяне, а вы на гобое
Шрифт:
– Нет, вы видели? – обратился Свинагор к воображаемой аудитории.
–
Вот так обращаются с самим Свинаренко-Горецким! – И отправился.
Так они и зажили.
Гобоист эксплуатировал Свинагора – дисциплинировал, как он это называл: заставлял готовить, мыть посуду, вытирать пыль в кабинете и складывать грязное белье в стиральную машину. Самое удивительное -
Свинагор любил гладить: он приходил в восторг от всяких маечек и рубашечек Гобоиста, даже от трусиков с гульфиком, и гладил тщательно и нежно. Но за продуктами в Городок
Случались и элегические семейные вечера: Гобоист занимался, а Свинагор испрашивал разрешения присутствовать и сидел, как мышь, в кабинете на диване за Костиной спиной, – ночевал он внизу, в гостиной. Свинагор прислушивался к звукам Костиного рояля, держа на коленях раскрытую книгу и поводя рукой, будто тихонько дирижировал. Иногда он вдруг спрашивал: Константин, а кого из композиторов вы предпочитаете?
И Гобоист перечислял: из русских – Чайковский, Стравинский, Мусоргский. Особенно последний: мне нравятся люди этого замаха -обожрались, и шасть в Неву. А музыка осталась. Мусоргского повторить нельзя. И тут же злился на себя, что пустился в рассуждения, обрывался: не мешай.
Свинагор на удивление много читал – редкость для актера. Причем откапывал в Костиной библиотеке самые причудливые книги, давным-давно купленные – в период, так сказать, бурного самообразования, – и о самом существовании которых Гобоист уже не помнил. И время от времени обрушивал на Костю самые неожиданные цитаты.
– Вот, послушай… нет, вы только послушайте! – вдруг восклицал Свинагор. И приступал с выражением, с актерскими ужимками: – Он – их направляющий дух и водитель. Начиная работу, он отделяет искры низшего царства, в радости носящие и трепещущие в своих светозарных обиталищах; и образует из них зачатки колес. Он помещает их в шести направлениях пространства и одно посередине – колесо срединное…
– Что за чушь? – пожимал Гобоист плечами.
Но Свинагор не унимался:
– Воинство сынов света стоит на каждом углу; липики в колесе срединном…
– Кто?
– Мне-то почем знать, смешной вы мужчина. Не перебивайте… Они говорят…
– То есть липики говорят?
– Кто ж еще?.. Они говорят: это хорошо, первый божественный мир готов. Затем божественный арупа отражает себя в чайа-локак, первом облачении анупадака…
Тут Костя запустил в Свинагора тапкой.
– Какой вы все-таки бездуховный, мужчина!..
В другой раз Свинагор читал по другой книге:
– О благороднорожденный, когда тебя носит повсюду не знающий покоя ветер кармы, твой разум, лишенный опоры, подобен перышку, увлекаемому вихрем. Ты вынужден блуждать безостановочно и говорить оплакивающим: я здесь, не плачьте! Но они не услышат, и ты подумаешь: я мертв! И вновь тебя одолеет страдание… Как красиво, Костя… – И слезы потекли по лицу Свинагора.
Гобоист отметил, что тому идет плакать.
– Нельзя ли что-нибудь повеселее?
– Вот, хорошо. Только ты помогай…
– Договорились.
– Все движущееся, о Асклепий, не движимо ли оно в чем-то и чем-то?
–
И он вопросительно посмотрел на Гобоиста.
– Несомненно, – сказал тот.
– Браво. Здесь так и написано… Дальше. Гермес: движущееся, не есть ли оно обязательно меньше, чем место движения?.. Костя, теперь ты за Асклепия.
– Обязательно, – сказал Гобоист.
Свинагор от удовольствия даже захлопал в ладоши.
– Двигатель, не сильнее ли он, чем движимое?
– Конечно.
– Место движения, не есть ли оно обязательно противоположной природы, чем природа движимого?
– Да, разумеется.
– Этот мир так велик, что нет тел больше его.
– Я согласен с этим.
– Он плотный, ибо он наполнен… – И вдруг с мольбою: – Дяденька, достань травки… не откажи, дяденька, затянуться хочется…
– Пшел вон!
– Ну, дяденька, ты со мною и сам покуришь…
– Где ж я тебе возьму?
– Так ведь на вокзальчике продают… и в переходе… и у самого2 великого пролетарского…
– Неужто и у него?
– Прямо из-за пазухи…
– Ничего святого… Ты лучше водки выпей.
– Не могу, папочка, – изжога…
Тут зазвонил телефон.
– Из-за границы! – воскликнул Гобоист, определив это по длительности звонка. – Наверное, Испания! – И он схватил трубку. – Ты?! Откуда?.. Ах, из Ниццы… Жена, – прошептал он Свинагору. – А какого черта ты там делаешь? Ах, загораешь? А, с Надюшкой. Только Надюшки в Ницце и не хватало…
– А ты там развлекаешься с девочками? – понесла свою привычную околесицу Анна.
– С мальчиками.
– А как же твоя Леночка?
– Пошла бы ты в жопу! – сказал Гобоист и повесил трубку.
– В жопу, в жопу! – захлопал в ладоши Свинагор.
На дворе – февральская метель, наверное – последняя, март был на носу; опять по шоссе в сторону банкиров то и дело ходят расхристанные солдаты: видно, на зиму стройку замораживали. А теперь опять принялись за дело. И случилось странное: однажды около девяти часов вечера в дверь Гобоиста позвонили. На пороге стояла соседская старуха, и даже в тусклом свете, падавшем из прихожей, Гобоист разглядел на лице старухи неожиданное для нее умильное выражение.
– Пойдем ко мне, чего покажу, – сказала старуха заговорщицки и поманила морщинистой корявой рукой. Гобоист в недоумении подчинился. – И друга своего позови, – сказала она. У Гобоиста мелькнуло, что звать Свинагора, может быть, и не стоит. Но позвал…
Старуха пригласила их в гостиную и подвела к широкому обеденному столу. Здесь лежал целиком собранный громадного, во всю столешницу, размера пазл, изображавший цветущий вишневый сад, точнее – сад цветущей сакуры, весь бело-розовый, как зефир, – гора в отдалении, хижина на склоне, пагода сбоку… – Всю зиму собирала, – сказала старуха торжествующе. – Что, красота?