Мясной Бор
Шрифт:
Осталась Валя вдвоем с Таней Дашковой, и к утру 24 июня той удалось раздобыть у бойцов кусочек вареной конины, из тех последних лошадок, что погибли от воздушного налета накануне. Уселись подруги под кустом, чтоб подкрепиться, и услыхали вдруг шорох за их спинами. Обернулись и видят, как выходит к ним мальчик лет пяти или шести, жадно смотрит на мясо в руках у Лашковой.
— Ах ты, сиротинушка, — сказала Валентина, — Иди сюда, мы поделимся с тобой…
Тут и капитан Василий Иванович Небольсин возник, начальник одной службы их части.
— Ты откуда, сынок? — спросил он мальчонку.
— Из Ольховки я, зовут меня Вася.
— А попал сюда как?
— Шел с тетей к своим… Тетю потерял, когда бомбить стали. Мамку немцы убили. Сестренку они в сарай посадили. Мамка хлеба ей понесла, а немец застрелил.
Поел Вася конины, потом снова посыпались с неба бомбы, и больше они мальчонку не видали… А вечером начался последний поход. Зрелище было кошмарным. Пошли все, кто мог хоть как-то передвигаться. Раненые скакали на костылях, застревавших между бревен настила, падали с него в болото, снова карабкались на дорогу. Иные ползли, все еще надеясь, что им удастся выбраться из ада. На пути лежал труп девушки. Его обходили или равнодушно перешагивали, двигаясь как лунатики, одержимые одним страстным желанием: выйти. Когда колонна, в которой находились подруги, подошла к реке, немцы открыли бешеный огонь из минометов и пушек. Люди рассыпались в стороны от дороги, утопая в болотной трясине. Девушки повернули назад и встретились с сослуживцами из медсанбата. Тут были Валентина Сорокина, Нина Митрофанова, врачи Лычева и политрук Новиков. Сели на кочки и стали решать, что же им теперь делать.
— Валя, — обратилась ее тезка Сорокина к Тихонюк, — у тебя пистолет с полной обоймой. Отойдем в ельник и застрелимся по очереди. Лучше так, чем в плен…
— Застрелиться никогда не поздно, — ответила Тихонюк, а про себя подумала: «Видно, и поступим по-твоему, когда потеряем последнюю надежду». Сама она ее не теряла.
Вдруг слева от них, из того ельника, который Сорокина облюбовала, вышла группа бойцов и командиров. Это были гвардейцы из 19-й дивизии,
— Можно с вами? — спросили девушки.
— Даже нужно, красавицы, — ответили им бойцы. Они перешли через узкоколейку, двигались, забирая левее, к северу. Подошли к лесному островку, сухому месту, тут к ним еще человек сорок примкнуло. Потом встретили бесхозную лошадь, застрелили ее, быстро разделали. Валя Сорокина и Таня Лашкова нарезали ведро мяса, стали готовить костер. Но появился незнакомый командир и приказал занять круговую оборону. Только патронов для этого ни у кого уже не было.
Гвардейцы подались из леса, девушки снова потянулись за ними. Тут и встретили медсанбатовского врача — Марианну Францевну Абарбанель. Она к ним присоединилась, пошла впереди. За нею прихрамывала — рана-то в паху! — Валя Тихонюк, потом Сорокина с ведром в руке, а в нем бесценная, так и не сваренная конина. Красноармейцы шли быстро, подруги едва за ними поспевали. Снова вышли на узкоколейку. Тихонюк оглянулась — нет позади Сорокиной. Спутники же ушли далеко. Валентина осталась одна. Что делать? Раздались автоматные очереди. Одна из пуль обожгла Вале висок…
Постепенно из отставших бойцов образовалась группа.
— Проход в Долину Смерти, кажется, закрыт, — сказал младший лейтенант Николай Долгих, сибиряк из Томска, взявший на себя руководство. Были среди них командиры званием повыше, но получилось так, что именно он, человек с одним кубарем в петлице, стал вожаком. — Будем искать слабину в их обороне…
Шесть суток скитались они по болотам. Один день, 29 июня, жаркий, с комарами, провели в лесу между двух немецких батарей. В середине дня оккупанты открыли стрельбу по русским артиллерийским позициям. Оттуда прилетали ответные снаряды, они падали вокруг спрятавшихся окруженцев, решивших, что пришел их последний час. Обидно было помереть от залпов собственных пушек. Слава богу, на этот раз обошлось, никого даже не поцарапало.
Около полуночи решили продвинуться к переднему краю, по звукам боя чувствовалось, что край недалеко. Но идти было опасно, пришлось ползти до шоссейной дороги. Миновали «железку», перед ними лежало вспаханное поле, километра два протяженностью. Только ступили на то поле, как по ним открыли огонь, видимо, засекли наблюдатели. Николай Долгих, велев всем лечь и притаиться, ловко пополз к огневой позиции немцев. Ему удалось незаметно подобраться к стрелковым ячейкам. Сибиряк одного за другим убил ножом троих гансов.
Снова поползли. Обогнули минное поле и колючую спираль. Часам к пяти утра подобрались к переднему краю нашей обороны, увидели блиндажи.
Николай Долгих закричал:
— Не стреляйте! Свои! Выходим из окружения!
Валя Тихонюк поднялась во весь рост и, хромая, пошла вперед. Путь ей преградила канава с водой. Девушка хотела ее перепрыгнуть, но оступилась, упала в канаву и потеряла сознание. Очнулась она в землянке, услышала родную русскую речь и поняла, что муки окружения для нее позади…
Когда Степан Чекин убедился, что генералу Антюфееву и комиссару Гладышко уже ничем помочь не может, он вспомнил о командире. «Может, он жив», — с надеждой подумал сержант и затаился, выжидая, пока не уйдут гитлеровцы. А потом, помедлив еще немного, внимательно огляделся и стал подбираться к Кружилину. Командир роты лежал ничком, забросанный комьями земли, неподвижный. Степан подполз к старшему лейтенанту и принялся очищать его от комьев земли.
И тут командир шевельнулся, пробормотал нечто, повел головой, согнул разбросанные в стороны руки и попытался, оперевшись на них, приподняться. Но сил у него не хватило и, глухо застонав, снова припал к земле.
— Товарищ старший лейтенант! — зашептал ему в ухо Чекин. — Надо подняться, уходить отсюда…
— Сейчас, Степа, сейчас, — с усилием проговорил Кружилин. — Помоги мне встать…
Кое-как они добрались до молодого ельника, зеленый язык которого подходил почти вплотную к переднему краю. У Олега кружилась голова, тело повиновалось с трудом, хотя никаких внешних повреждений осмотревший его Степан не нашел. Близкий взрыв контузил старшего лейтенанта: слух и речь у него были в порядке, голова не тряслась, а вот сознание странно раздвоилось. Он видел себя и здесь, среди молодых елок, рядом с сержантом Чекиным, терпеливо ожидавшим, что прикажет командир роты, и в аудитории университета, которую сменила затем землянка Особого отдела, где Александр Георгиевич Шашков ставил ему задачу на поиск в немецком тылу.
«Со мною что-то творится, — подумал Олег, возвращаясь в реальное бытие. — Это происходит в предсознании, на пороге бессознательного… Но так долго продолжаться не может… Я должен усилием воли прервать этот кошмар…»
— Мне хочется спать, сержант, — прошептал Кружилин, почувствовав, как расплывается в его глазах лицо Степана. — Стереги меня. Когда стемнеет — разбудишь…
Проснулся Кружилин другим человеком. Голова не кружилась, видений не возникало. Едва он пробудился, Чекин доложил ему, что их теперь стало пятеро.