Мясо. Eating Animals
Шрифт:
Поскольку я столкнулся с реальностью промышленной фермы, отказ от употребления в пищу стандартного мяса не был трудным решением. Зато стало трудно вообразить того, кто, кроме извлекающих из этого прибыль, станет защищать промышленное фермерство.
Но все усложняется, когда дело касается таких хозяйств, как свиноферма Уиллисов или ранчо Фрэнка Риза. Я восхищаюсь тем, что они делают, и, зная о страшной альтернативе, трудно не считать их героями. Они заботятся о тех, кого выращивают, и хорошо с ними обращаются, поскольку умеют это делать. И если мы, потребители, сможем ограничить наше желание полакомиться свининой и индюшатиной до пределов, удовлетворить которые сможет их естественная, т. е. обходящаяся без промышленных предприятий, популяция на земле (а это
Очевидно, кто-то может возразить, будто употребление в пищу животных любого вида — это необходимость, таким образом, пусть и не напрямую, он поддержит промышленную ферму, увеличив спрос на мясо. Есть серьезные причины, почему я не стану есть свинину с фермы Пола Уиллиса или кур от Фрэнка Риза, но мне неловко это писать, зная, что и Пол и Фрэнк, ставшие моими друзьями, прочтут эти слова.
Хотя Пол делает все, что может, но его свиней до сих пор кастрируют, и до сих пор им приходится преодолевать большие расстояния до бойни. А до того, как Уиллис познакомился с Дайаной Хальверсон, специалистом по благоденствию животных, которая с самого начала помогала ему в работе на компанию «Ранчо Нимана», он обрубал поросятам хвосты, что доказывает, что даже самый добрый фермер не всегда может посвятить себя благополучию своих подопечных полностью.
А кроме того существуют бойни. Фрэнк честно назвал проблемы — он все ищет и не может найти подходящую бойню для своих птиц, где индеек будут забивать именно так, как ему кажется приемлемым. Что касается забоя свиней, то «Рай для парного мяса» и вправду что-то вроде рая. Из-за организации всей мясной промышленности, из-за предписаний Министерства сельского хозяйства США и Пол, и Фрэнк вынуждены отправлять своих подопечных на бойни, которые могут контролировать лишь частично.
На каждой ферме, как и везде, есть свои недостатки, иногда это случайности, иногда дело поставлено не так, как должно. Жизнь тонет в несовершенствах, но некоторые несовершенства имеют больше значения, чем другие. Насколько несовершенными позволено быть животноводческим фермам и бойням до того, как они покажутся слишком несовершенными? Разные люди проложат границу по-разному, приняв во внимание такие хозяйства, как фермы Пола и Фрэнка. Люди, которых я уважаю, проведут разграничительную черту по-разному. Но меня на данный момент — мою семью — беспокоит, что представляет собой мясо в реальности и каким оно должно стать, чтобы заставить меня полностью от него отказаться.
Конечно, существуют обстоятельства, в которых я буду есть мясо, существуют даже обстоятельства, в которых я съем и собаку, но я вряд ли с такими столкнусь. Вегетарианство — это довольно расплывчатое понятие, и я оставил за собой возможность самому решать вопрос об употреблении в пищу животных (а можно ли не определяться по такому вопросу?), не осуществляя этого на деле.
Это возвращает меня к Кафке, застывшему в Берлинском аквариуме, рыба, на которую он неотрывно глядел, снова обрела умиротворенность после того, как он принял решение не есть мяса. Кафка осознал, что рыба — член его невидимой семьи, не равное ему, но иное существо, о котором он тревожится. Я пережил тот же опыт в «Раю для парного мяса». Я не стал «спокоен», когда взгляд свиньи, идущей на забой у Марио, которой оставалось жить всего несколько секунд, встретился с моим. (Вам когда-нибудь случалось быть тем, на кого упал чей-то предсмертный взгляд?) Но я и не застыдился. Свинья не стала вместилищем того, что я выбросил из головы. Она стала вместилищем моей тревоги. Я почувствовал — чувствую — от этого облегчение. Мое облегчение, конечно, не имеет значения для самой свиньи. Но имеет значение для меня. И это частица моих размышлений об употреблении в пищу животных. Взяв только одну часть уравнения — о поедании животного, а не о съеденном животном, — я просто не могу чувствовать себя цельным, когда настолько сознательно, настолько умышленно забываю.
И, кроме того, существует реальная семья. Теперь, когда мое исследование закончено, я только в исключительном случае смогу заглянуть в глаза животного с фермы. Но много раз в день, много дней своей жизни я буду смотреть в глаза моего сына.
Решение не употреблять в пищу мясо животных необходимо для меня, но оно именно мое — личное. Это обязательство было взято благодаря моему опыту, а не чьему-либо еще. А лет шестьдесят назад большая часть моих резонов была бы просто непонятна, потому что промышленное животноводство, которое так меня беспокоит, еще не достигло такого размахе. Родись я в другое время — сделал бы иные выводы. Твердое решение, что я не буду есть животных, не означает, что я стою в жесткой оппозиции к мясоедству или совершенно отвергаю гипотетическую возможность употребления в пищу животных. Помешать избиению ребенка, которому хотят «преподать урок», вовсе не означает быть противником строгой родительской дисциплины. Решить, что я буду добиваться строгой дисциплины с моим ребенком тем, а не другим способом, не означает, что я дерзну навязывать свое мнение другим родителям. Решение для одной семьи не означает, что это решение для всей страны или для всего мира.
Хотя я уважаю разные взгляды на проблему употребления в пищу животных, я пишу эту книгу не просто для того, чтобы выразить свое отношение к этому вопросу. Фермерство формируется не только благодаря личному выбору продуктов питания, но благодаря политическим решениям. Одного выбора собственного рациона недостаточно. Но насколько радикально я готов внедрять свои собственные взгляды на выбор лучшей (на мой взгляд) системы животноводства (я могу не есть их продуктов, но буду поддерживать тот тип фермерства, который представляют Пол и Фрэнк)? Чего я жду от других? Чего мы все должны ждать друг от друга, когда стоит вопрос о поедании мяса животных?
Относительно ясно, что промышленное фермерство гораздо хуже того, что я лично не люблю, но совершенно не ясно, какие из этого следуют выводы. Означает ли тот факт, что промышленное фермерство жестоко обращается с животными, экологически расточительно и загрязняет окружающую среду, что все должны бойкотировать продукцию промышленных ферм? И сможет ли половинчатое решение — предпочтение достаточно хорошей системы закупок продукции с непромышленных ферм — стать заменой бойкоту? Или вопрос не в нашем личном выборе покупок, а в законодательном решении и коллективных политических акциях?
Где, проявив уважение, следует просто не соглашаться с кем-то, а где, ради более важных ценностей, уже надо сопротивляться и агитировать других делать то же? Где то, в чем мы согласны, оставляет пространство для разногласий, а где оно требует совместных действий? Я не настаиваю, что употребление в пищу мяса всегда неправильно для всех или что мясная промышленность в принципе безнадежна, учитывая ее сегодняшнее плачевное состояние. Какие позиции в отношении употребления в пищу животных лично я буду считать главными, имея в виду моральные нормы?
Я буду
Семейные фермы в Америке производят менее 1 % мяса.
1. Билл и Николетта
Дороги, ведущие к цели моего путешествия, никак не были размечены, а наиболее полезные указатели местными жителями вырваны с корнем. «Незачем приезжать в Болинас, — так нелестно один из них высказался в «Нью-Йорк тайме». — Пляжи грязные, пожарная часть ужасна, туземцы настроены враждебно и привержены к каннибализму».
Не совсем так. Поездка длиною в тридцать миль вдоль побережья от Сан-Франциско была чистой романтикой, открытая местность чередовалась с созданными самой природой зелеными альковами, но, оказавшись в Болинасе (население 2500 человек), я с трудом мог понять, почему считал Бруклин (население 2 500 000 человек) приятным местом для житья, и сразу понял, почему те, кто случайно попал в Болинас, не хотели, чтобы другие тоже туда попали. Вот почему неожиданное желание Билла Нимана пригласить меня к себе так меня удивило. Как удивила и его профессия: разведение крупного рогатого скота.