Мятеж реформаторов. 14 декабря 1825 года
Шрифт:
Молодой император неплохо владел собой. Но можно себе представить, с какой тревогой всматривался он в освещенные пламенем свечей лица генералов и полковников.
Когда 12 декабря он написал паническое письмо в Таганрог князю Волконскому, то он имел в виду не только таинственных заговорщиков, скрывающихся где-то за стенами дворца. Он знал, как не любит и не хочет его большинство генералитета.
Утром 14 декабря, еще до встречи с полковыми командирами, он написал короткое письмо своей сестре, герцогине Саксен-Веймарской: «Молитесь богу за меня, дорогая и добрая Мария! Пожалейте несчастного брата — жертву воли божией и двух своих братьев! Я удалял от себя эту чашу,
Письмо это, написанное человеком, который гордился своим подчеркнутым мужеством и солдатской выдержкой, не свидетельствует о спокойной готовности встретить опасность.
Бенкендорфу, который пришел к нему во время одевания, Николай сказал: «Сегодня вечером, быть может, нас обоих не будет более на свете; но, по крайней мере, мы умрем, исполнив наш долг».
Для того чтобы думать так, надо было сознавать себя противостоящим некоей грозной силе. Тут мало было знать о заговоре офицеров в небольших чинах и статских литераторов. Для того чтобы ожидать смертельной опасности непосредственно в день вступления на престол, мало было помнить о рассуждениях Ростовцева относительно военных поселений и Кавказского корпуса. Опасность должна была казаться близкой и неотвратимой.
Ужас положения императора был в том, что каждый из генералов и полковников, стоявших перед ним в зале Зимнего дворца, мог оказаться его врагом. Эти люди 27 ноября не дали ему взойти на престол. Милорадович и Воинов заставили его нарушить волю Александра и присягнуть Константину. Чего можно было ждать от их непосредственных подчиненных? Бенкендорф, Орлов, Сухозанет, Левашев, Геруа… А остальные? Помня о предостережениях Милорадовича, Николай тем не менее не верил, что солдаты могут выступить против него сами по себе. Оппозицию гвардии он воспринимал как нечто единое — штаб-офицеры и генералы играли тут немалую роль. (И он был прав.)
Николай сначала рассказал генералам и полковникам предысторию междуцарствия, затем прочитал завещание Александра и отречение Константина. «Засим, получив от каждого уверение в преданности и готовности жертвовать собой, приказал ехать по своим командам и привести их к присяге».
Тут же присутствующим вручен был циркуляр:
«Его императорское величество высочайше повелеть изволил г. г. генералам и полковым командирам по учинении присяги на верность и подданство его величеству отправиться первым в старейшие полки своих дивизий и бригад, вторым — к своим полкам.
По принесении знамен и штандартов и по отдании им чести сделать вторично на караул, и старейшему притом или кто из старших внятно читает, прочесть вслух письмо его императорского высочества государя цесаревича великого князя Константина Павловича к его императорскому величеству Николаю Павловичу и манифест его императорского величества (которые присланы будут); после чего взять на плечо, сделать на молитву и привести полки к присяге, тогда, сделав вторично на караул, опустить знамена и штандарты, а полки распустить.
Генерал-от-кавалерии Воинов.
14 декабря 1825 С.-Петербург» [14] .
А.
Генералам, штаб- и обер-офицерам предписывалось быть во дворце после присяги к одиннадцати часам — к молебну и высочайшему выходу. Потом быстро поняли, что далеко не все полки успеют присягнуть, и перенесли съезд на час дня. Но мало кто смог узнать об этой перемене. Офицеры многих полков сразу после присяги бросились во дворец, и это, как мы увидим, имело немалое значение.
14
ОР ГПБ, ф. 380, № 58, л. 9.
Генералы и полковые командиры присягнули во дворце и отправились по своим дивизиям, бригадам и полкам.
Было около восьми часов утра.
Процедура в Сенате и Синоде, начавшаяся в семь часов двадцать минут чтением многочисленных и многословных документов, только что закончилась.
После этого — причем отнюдь не сразу — началась присяга в полках.
Первой — не ранее половины девятого — присягнула Конная гвардия. Это было сделано специально — шефом полка был Константин, и присяга конногвардейцев должна была успокоительно подействовать на остальные полки.
О том, когда начали присягать остальные части, можно судить по 1-му Преображенскому батальону, стоявшему рядом с дворцом, так что командирам не пришлось долго до него добираться. «В 9-ть часов утра, — писал потом преображенец Игнатьев, — бригадный командир генерал-майор Шеншин прибыл в казармы 1-го баталиона и, потребовав к себе баталионного и ротных командиров, прочел им грамоты и манифест, объявляющий о вступлении его величества на престол. За сим отдано было приказание баталиону одеваться и следовать в дворцовый экзерциргауз, что и было без промедления исполнено. Туда прибыли к сему времени командующий корпусом генерал-от-кавалерии Воинов и командующий пехотою генерал-лейтенант Бистром 1-й» [15] .
15
ОР ГПБ, ф. 380, № 57, л. 4.
Таким образом, 1-й батальон преображенцев присягнул около десяти часов. Присяга прошла гладко. Батальону придавали особое значение по его близости ко дворцу, и потому накануне солдатам были розданы деньги и водка сверх положенной. Членов тайного общества в батальоне не было. Попытка Чевкина последствий не имела.
Два первых донесения о присяге — Конной гвардии и преображенцев — несколько успокоили Николая. Тем более что Милорадович снова заверил его, что в городе спокойно.
Было десять часов утра.
Ни новый император, ни его клевреты, напряженно присматривающиеся к происходящему, не сделали ничего для предотвращения возможного бунта. Они ждали…
В это утро правительственной стороной был предпринят один только практический шаг. Предпринял его министр финансов Канкрин.
«Г. С.-Петербургскому вице-губернатору.
Весьма нужное. В собственные руки.
Секретно
Старайтесь, чтоб… без большой огласки кабаки, штофные подвалы и магазейны были заперты, по крайней мере с наступлением ночи; в каком-либо случае, что станут насильно отпирать кабаки, выливать вино.