Мятеж
Шрифт:
– Думаю, нет, - ответил он как бы нехотя.
Ответ получился будто вынужденный.
– А почему нет?
– Не пойдут, - сказал Бойко.
– Устали.
– И только?
– удивился я.
– Ну, а когда отдохнут да с силами соберутся?
– И тогда не пойдут.
– А тогда почему?
– На землю осядут. Стосковались. Они ведь знаете, как тоскуют по земле!
И он снова посмотрел мне в лицо, - теперь во взгляде определенно было нечто новое, чего не было, когда посмотрел он в первый раз. А в голосе звучали такие нотки, словно вот сам он,
– Конечно, тем временем и мы дремать не станем, - говорю ему, раскачаем земельный отдел, поможем казакам устояться, окрепнуть, это само собой. И политическую поведем работу...
– Ну, тем более, - подкрепил Бойко.
– И все-таки остается сомненье... Все-таки сомненье. И оно будет нам все время мешать в работе. Надо сделать так, чтобы ровно никаких сомнений, - понимаете?
– Понимаю, - ответил он ясно и уверенно.
– А вы можете быть очень полезны, знаете это?
– Я?
– удивился Бойко.
– Именно вы. Ведь среди офицеров вы самый популярный человек. Да, пожалуй, и среди казаков. Вам они верят больше всех и к голосу вашему очень и очень прислушиваются, особенно те, что сейчас в Кульдже, в Китае...
– Возможно...
Он разгладил усы, и мне показалось, что чуть усмехнулся, поняв, к чему клонится моя речь.
– Вы искренно перешли?
– в упор поставил я вопрос.
– Да.
– Безо всяких оговорок?
– Да.
– Значит, можно сделать вывод, что вы нам поможете во всем...
– Во всем?
– спросил он. И вдруг спохватился.
– Д-да, но первое требование, чтобы ч е с т ь моя была соблюдена.
– На вашу честь мы не покушаемся. Но мы с вами только что говорили о том, как бы с наименьшими трудностями и бескровно завершить нам все бедствия Семиречья... В Китае несколько тысяч казаков. Они каждый час могут снова ворваться в область, и что ж тогда: снова война? Опять на месяцы и на годы нищета и разорение? А не лучше ли нам принять отсюда такие меры, чтобы они сдались без борьбы? Начать работу?
Он пристально следил за мною и, видимо, волновался.
– Могло бы так быть: вы, положим, и еще два-три влиятельных офицера, которых там отлично знают, обращаетесь к ним с воззванием, призываете сложить оружие? А попутно объясняете, что все эти разговоры о зверстве большевиков - вздор и клевета?
– Это можно, - согласился он совершенно неожиданно.
Такого поспешного согласия, я никак не ожидал и был несколько озадачен, как понять этот шаг? А впрочем, что же тут может быть?
– Ну, и хорошо, - заторопился я.
– Пишите. Пишите все, что думаете. От сердца. Потом мы с вами прочитаем вместе, - может, какие углы и сгладить надо... Но это потом, вместе обсудим...
– Согласен. Я назавтра же принесу...
Лицо его теперь было совершенно спокойно. Он ждал, видимо, иных вопросов, иного разговора - того разговора, который так не любят пленные офицеры: почему воевал против Советской страны? Почему у белого командования был на хорошем счету и получал награды и отличия? Почему так жестоко обращался со своими солдатами? Где и сколько расстрелял большевиков? и т. д. и т. д.
Но этих вопросов ему не задавалось. Он успокоился. Пропадали остатки недоверия и недоброжелательности. Спросил:
– А с нами вы как?
– Да из центра, - говорю, - еще нет точных указаний, как поступить с офицерами. Но мы здесь уже сами дадим вам работу. Здесь будете, с нами, в Верном...
– Я бы в станице хотел побывать...
– Побывать? На время?
– Пока на время...
– Ну, что же, это, вероятно, под известным условием, можно будет сделать. Я поговорю, сообщу вам... Ну, а насчет воззвания как вы думаете: будет толк?
– Будет, - сказал он просто, уверенно.
– Пойдут?
– Казаки-то? Пойдут. Им только узнать, что здесь не трогают, пойдут...
– Вот тогда - дело. Тогда, говорю, и за работу можно взяться по-настоящему, раз пропадет последняя угроза...
– Только, знаете ли, - говорил Бойко, - вы все-таки скажите своим, они иной раз - того...
– Что?
– Некоторых посадили... А по договору нашему, в Копале, этого как будто не должно. И потом были случаи - раздевают...
– Где это?
– удивился я.
– Там, на месте. Мне передавали. Это очень восстанавливает против вас.
И он рассказал несколько случаев, назвав части и пострадавших. Я обещал ему, что сделаем расследованье.
Бойко простился и ушел, видимо, совершенно довольный разговором.
Наутро он принес воззвание. Кроме него, подписал только один, сочли, что этого будет достаточно. В некоторых местах пришлось оставить несколько неясную терминологию, ибо, ежели взять слишком напрямки, это в казацком стане может поиметь как раз обратное действие.
Вот что говорилось в воззвании:
Открытое письмо к братьям казакам бывшего белого
командования, сдавшегося в городе Копале
Братья казаки! Многие из нас бежали в 1918 году из Семиречья в Китай, в совершенно чуждое нам государство как по духу, так и по жизненным условиям; тогда многим пришлось вытерпеть много лишений. Мы бросили хозяйство, бросили своих родных, но это была не наша воля, не наше желание. Семиреченский фронт создался по тем же причинам, как и другие фронты, но, несомненно, усилился он благодаря действиям первых партизан-командиров, действия которых ныне порицаются Советской властью. Действия бывших партизан-командиров заставили восстать некоторые станицы на защиту своих личных и имущественных прав, благодаря чему и обострилась братоубийственная гражданская война, которая длилась в Семиречье два года и унесла немало лучших молодых сил, которым уже нет возврата; но ведь буря революции прошла не в одном Семиречье, а во всей России, только волна ее до нас докатилась позднее, чем в центре, так как мы слишком оторваны от центра, а потому и вполне понятно, что и война у нас закончилась позднее, чем на многих других фронтах. Правда, во время революции было немало жертв, но эти жертвы были неизбежны, как и во всякой революции, не мы первые, не мы и последние переживали и переживаем это историческое событие.