Мятежная дочь Рима
Шрифт:
— Валерия не пострадала?
— Нет. Перепугалась до смерти, но была спасена — дважды на протяжении двух дней. Не сомневаюсь, что она нашла это приключение чрезвычайно волнующим. Видел бы ты ее тогда — глаза огромные, как плошки, щеки горят огнем, одна прядь выбилась из прически и упала на плечо…
— Весьма соблазнительное зрелище!
— Я бы сказала, даже слишком, — с кислым видом вздохнула Савия. — Гальба бубнил, что у нас нет времени ходить по циркам, даже напомнил солдатам, что Марку, мол, не слишком понравится, узнай он, что его люди глазели на состязания колесниц, пока сам он глаза проглядел, поджидая свою невесту. Один из солдат, Тит, хмыкнул, что он, мол, понимает своего командира. Солдаты загоготали, а я покраснела до ушей. Эти солдафонские шутки просто недопустимы, а уж в присутствии женщин…
— А что Валерия?
— Видишь ли, господин, грубоватое прямодушие этих солдат столь резко отличалось от сальных шуток, которые свойственны римлянам, что она не обиделась. Мне показалось, она сочла это чем-то экзотическим.
— Итак, вы все-таки выехали из города?
— Не сразу. Клодий поднял шум вокруг религии.
— Религии?
— Клодию пришло в голову доказать, что он, мол, тоже солдат — такой же, как они. Мы как раз проезжали мимо храма Митры, закрытого по приказу императора, и кое-кто из солдат принялся ворчать, что это, дескать, богохульство, направленное против бога — защитника солдат. И тогда Клодий громко осведомился у меня, почему последователи Христа никогда не ходят в бани.
— Но почему у тебя?
— Клодию было известно, что я не стесняюсь говорить о вере, которую исповедую. И он знал, что сама я часто принимаю ванну. Но он предпочел притвориться, что не знает, что общественные бани превратились в вертепы, где правит разврат и процветают политические интриги. Он принялся разглагольствовать о том, что, мол, от христианских священников исходит нестерпимое зловоние и это, дескать, всем известно, — но ведь это же чушь, сказала я, просто они не обращают внимания на суету этого мира, потому как живут надеждой на лучшую жизнь, что ждет их после смерти. Тут вмешался Гальба — он напомнил Клодию, что после смерти Юлиана и с приходом Валентиниана [10] христианство превратилось в государственную религию, что позволило Клодию возразить, что Константин-де принял христианство исключительно ради того, чтобы прибрать к рукам золото, хранившееся в языческих храмах и…
10
Валентиниан — римский император, правил с 367 по 375 г.
— Юпитер-громовержец! Сколько событий, а ведь вы еще даже не выбрались за пределы города! Терпеть не могу разговоры о религии — самая опасная тема, чреватая вечными осложнениями. Император Юлиан сделал попытку вернуть народ к старым богам, но Валентиниан в отличие от него хорошо понимал немалые преимущества, которые несла с собой новая религия. Здесь, в Британии, христиане до сих пор составляли воинствующее меньшинство, но решение принять христианство давало мощный толчок карьере. Беда в том, что и защитники, и противники этой религии сходились в одном — всех их отличала религиозная нетерпимость.
— Но Клодий, которым двигала ревность, все никак не мог угомониться. Он назвал Христа богом нищих и рабов, жалким ничтожеством, который искал мира и в результате окончил свои дни на кресте. Он назвал христиан тиранами, желающими положить конец свободе вероисповедания. Рабы, которые несли носилки, онемели от такого оскорбления. Возмутившись, они так резко остановились, что едва не вывалили мою госпожу на землю, и, если честно, думаю, это было проделано намеренно. Все они были христиане и чувствовали себя оскорбленными, особенно некоторые.
— А этот Клодий, похоже, изрядный осел.
— Нет, он просто молод. И очень горд, что, в общем, одно и то же.
— А Валерия по-прежнему хранит верность старым богам?
— Она колеблется. Родители почитают прежних богов, я же приняла христианство. Обычно она возносит молитвы Минерве и Флоре, иногда же — Иисусу, хотя я предупредила ее, что Христос не терпит рядом с собой других богов.
— И что на это ответил Гальба?
— Приказал всем заткнуться. Сказал, что из-за этих споров на религиозные темы вечно одни неприятности. Что же до вопроса о вере, то сам он, дескать, не помнит случая, чтобы какой-нибудь бог дал себе труд прямо высказаться на этот счет. И что есть благо — это, мол, еще вопрос, добавил он, поскольку дюжина разных людей дают на этот вопрос дюжину разных ответов. Кстати, это ведь еще Цицерон спросил, может ли статься, чтобы всем павшим при Каннах [11] была изначально предначертана одна и та же судьба. И вот тогда Клодий поинтересовался у старшего трибуна, в какого бога верит он сам.
11
2 августа 216 г. до н. э. у города Канны произошло решительное сражение между римской (86 000 человек) и карфагенской (50 000 человек) армиями.
— И что он ответил?
— Да, мол, в бога по имени Спата. Так называется меч, которым вооружены римские кавалеристы.
Я не выдержал и рассмеялся. Этот человек… как его? Гальба… похоже, только у него во всей этой компании еще оставалась крупица здравого смысла! Савия с обиженным видом поджала губы — видимо, ее оскорбило, что я нахожу такое невероятное кощунство забавным. Впрочем, я нисколько не удивился. Именно из-за этого христиане пользуются всеобщей неприязнью — весь этот сброд начисто лишен чувства юмора и решительно отказывается видеть в своей религии что-то смешное. Любое насмешливое слово заставляет их просто синеть от злости.
— И что случилось потом?
— Мы подъехали к городским воротам. Там ожидали лошади для нас и повозка с мулами — для приданого Валерии. Гальба, правда, предложил обычную деревянную повозку, в которую легко поставить сиденье со спинкой, на котором можно даже лежать, но Валерия настояла на более быстрой колеснице, хотя это означало, что весь путь ей придется проделать сидя. Мы с интересом смотрели, как люди Гальбы в полном боевом вооружении рассаживаются верхом — взявшись одной рукой за луку седла, а другой придерживая тяжелое копье, чтобы не напугать лошадь, они вихрем один за другим взлетали в седло. Дивное зрелище! У Валерии разгорелись глаза, и она потребовала, чтобы ей тоже дали лошадь, потому как ей-де унизительно трястись в повозке. Гальба ехидно поинтересовался, уж не относится ли она к лошадям с той же нежностью, что и к слонам. Тогда Валерия, оскорбившись, бросила в ответ, что мужчины, мол, появляются на свет при многих достоинствах, однако без штанов, а натянуть их на себя может, мол, любой дурак, не важно, мужчина он или женщина. Гальба расхохотался, однако я была непреклонна. Тогда Клодий, взяв Валерию за руку, решительно усадил ее в повозку. Может, он и глуп, — фыркнула Савия, — однако понимает, что прилично молодой девушке! Гладиатор Кассий взял вожжи, я уселась рядом с ним, а Валерия со всеми удобствами устроилась позади нас на мягком сиденье, среди коробок со своим приданым. Нам предстояло ехать две недели, останавливаясь на ночлег на виллах и в поместьях, первое из которых принадлежало Квинту Максу…
— Я собираюсь поговорить с ним после тебя. И с этим солдатом Титом. Они оба ждут, когда я расспрошу тебя.
Савия вскинула на меня глаза.
— Прошу тебя, господин, я ведь ответила на все твои вопросы. Надеюсь, у тебя доброе сердце и ты сжалишься надо мной!
— И что?
— Прикажи, чтобы меня выпустили из тюрьмы!
— Что ж, я поговорю с комендантом, попрошу, чтобы тебя перевели куда-нибудь, где от тебя будет польза. Но пока я не могу принять решение относительно твоей дальнейшей судьбы. Мне придется опросить еще множество людей.
Она посмотрела на меня — взгляд у нее был пустой и равнодушный, словно потухший.
— Когда ты закончишь задавать вопросы, то сам поймешь, что я нужна тебе.
Я решил, что это новая попытка меня соблазнить, и ошибся.
— В постели?
— Нет. В том лесу, где исчезла Валерия. Ведь тебе наверняка придется побывать там.
Глава 9
Вилла Квинта Макса, первое из поместий, где Валерия со своими сопровождающими должна была остановиться на ночлег во время поездки по Британии, находилась в трех днях езды к северу от Лондиниума. Дорога, по которой они двигались, выглядела чисто римской — прямая, как стрела, она тянулась через долину до самого подножия холмов, рассекая надвое древние межи, некогда отделявшие один участок от другого, а по обе стороны ее петляли речки с перекинутыми через них мостками, за которыми до самого горизонта тянулись нескончаемые болота и лесистые овраги. У самого Лондиниума дорога была еще в отличном состоянии. Видимо, за ней постоянно ухаживали — между тяжелыми плитами был аккуратно насыпан гравий, а чудовищной величины опоры, мимо которых они проезжали, гулко грохотали, точно барабаны. Местность вдоль дороги на расстояние полета стрелы была очищена от леса, чтобы обезопасить путешественников от неожиданного нападения, повсюду зеленела свежая трава, и всадники, заботясь о копытах своих неподкованных лошадей, предпочитали скакать вдоль нее, а не по каменным плитам дороги. Но чем дальше Валерия со своим эскортом удалялись от Лондиниума, тем хуже становилась дорога. Выщербленные камни и плиты никто не позаботился заменить, между ними зияли щели, гравий куда-то бесследно исчез, и густая пыль, поднимаясь кверху, толстым слоем покрывала плечи путешественников. Многие каменные плиты растрескались от времени и бесконечных ночных заморозков.