Мятежное православие
Шрифт:
Приводя пример гибели знания, Ломоносов рассказывает о греческом астрономе III века до н.э. Аристархе Самосском, доказывавшем, что Земля вращается вокруг своей оси и вокруг Солнца, и за это обвиненным неким Клеантом в богохульстве:
Под видом ложным сих (языческих. — А.Б.) почтения Богов Закрыт был звездный мир чрез множество веков. Боясь падения неправой оной веры, Вели всегдашню брань с наукой лицемеры, Дабы она, открыв величество небес, И разность дивную неведомых чудес, НеПоэт показывает читателю преимущества гелиоцентрической системы, рассказывает о подтверждении мыслей Коперника с помощью телескопов Гюйгенсом, Кеплером, Ньютоном, о новой небесной механике. Такие идеи, подтверждающие величие Бога, говорит поэт, веселят гораздо больше, чем измерение Вселенной без математики, чем напрасное употребление «слова божия», ведущее к заблуждениям. Он не оставляет у читателя сомнений в том, что сказанное о языческих жрецах относится и к христианскому духовенству.
Пример нелепых заблуждений Ломоносов находит не у кого иного, как у самого Августина Блаженного (основоположника католической догматики), отрицавшего возможность существования антиподов. «Что есть Америка, напрасно он не верил!» — восклицает поэт, говоря о чествовании Августина в американских католических храмах. Обращаясь к отечественным священнослужителям, Михаил Васильевич прямо сравнивает их с Августином:
Он слово Божие употреблял напрасно, В Системе света вы тож делаете власно (аналогично. — А.Б.).Из-за задержек с изданием «Письмо о пользе стекла» со вставным экскурсом в астрономию было вручено императрице в рукописи; в марте 1753 года оно все же вышло в свет отдельным изданием. Духовное ведомство проглотило отповедь академика, но отнюдь не смирилось с гелиоцентризмом. Поводом для нового выступления Синода стало появление основанного по предложению Ломоносова академического журнала «Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащие».
Согласно докладу Синода императрице, этот журнал печатает богохульные произведения, «многие, а инде и бесчисленные миры быти утверждающие, что и Священному писанию, и вере христианской крайне противно есть, и многим неутвержденным душам причину к натурализму и безбожию подает».
16 сентября 1756 года Ломоносов получил новый удар. Куратору Московского университета И.И. Шувалову была возвращена рукопись русского перевода поэмы А. Попа «Опыт о человеке» с указанием, что «к печатанию оной книги Святейшему Синоду позволения дать было несходственно», ибо «издатель оныя книги ни из Священного писания, ни из содержимых в православной нашей церкви узаконений ничего не заимствуя, единственно все свои мнения на естественных и натуральных понятиях полагает, присовокупляя к тому и Коперникову систему, тако ж и мнения о множестве миров, Священному писанию совсем не согласные».
Переводчиком книги был профессор Н.Н. Поповский, любимый ученик Ломоносова. Михаил Васильевич лично следил за переводом, одобрил его и представил Шувалову как образцовый. Попытка Ломоносова и его покровителей защитить издание привела к новому поражению научной мысли. «Исправление» книги поручили московскому архиепископу Амвросию — и когда она в 1757 году вышла в свет, оказалось, что стихи Попа о Коперниковской системе и множественности миров не просто исключены, но заменены противоположными по содержанию виршами самого Амвросия!
Ободренный запрещением перевода Поповского, Синод перешел в развернутое наступление на науку. 21 декабря 1756 года духовное ведомство представило императрице подробный доклад о вредности для православия гелиоцентрических воззрений.
Синод испрашивал именной указ, согласно которому следовало «отобрать везде и прислать в Синод» издание книги Фонтенеля (1740 год) изомера академических «Ежемесячных сочинений» 1755 и 1756 годов, а также строго воспретить, «дабы никто отнюдь ничего писать и печатать как о множестве миров, так и о всем другом, вере святой противном и с честными нравами не согласном, под жесточайшим за преступление наказанием не отваживался».
Прямо против Ломоносова была направлена читанная перед императрицей и изданная в том же 1756 году проповедь «придворного ея величества проповедника иеромонаха Гедеона» (Криновского). Кляня «натуралистов, афеистов и других богомерзких», монахцаредворец намекал, что «за свои дела отвещать должны» и те, что украшен «рангами, достоинством и богатством», высмеивал ученых как «безразсудных Адамовых деток». Всех этих поводов было более чем достаточно, чтобы Михаил Васильевич не мог смолчать{144}.
Он взялся за перо — и вскоре вся Россия хохотала, читая разлетевшуюся по стране во множестве списков эпиграмму «Гимн бороде», которую переписывали в Петербурге и Москве, Костроме и Ярославле, Казани и других городах, даже в Красноярске и Якутске. Ломоносов точно выбрал главную свою цель — невежество служителей духовного ведомства и основной образ — длинную бороду, ношение которой Синод рассматривал в то время как непременную обязанность духовных лиц. За эту бороду академик и дернул со всем своим стихотворческим талантом и остроумием.
Мрачно уставив бороды в пол, члены Святейшего синода разбирали содержание столь распространенных в народе «пашквильных стихов», начало которых звучало, как ода:
Не роскошной я Венере, Не уродливой Химере В имнах жертву воздаю: Я похвалну песнь пою Волосам, от всех почтенным, По груди разпространенным, Что под старость наших лет Уважают наш совет.За этими строками чувствовалась уверенная рука придворного поэта, но в ушах членов Синода звучал звонкий насмешливый припев, завершавший каждую строфу «Гимна» и звучавший на каждом перекрестке Петербурга:
Борода предорогая! Жаль, что ты не крещена И что тела часть срамная Тем тебе предпочтена.Погрузившись в стихию народной прибаутки, автор не мог удержаться, чтобы в изящной строфе не сравнить бороду с «несравненной красотой» ее подобия, окружающего отнюдь не уста, а путь, которым человек приходит в мир… Архиереев передернуло.