Мятежные ангелы
Шрифт:
— Конечно, так было при его жизни, и так должно быть до самого конца, — сказала Мария. — На момент смерти он был должен мне чуть меньше девятисот долларов. Еще сотня меня не разорит.
— О, там не должно быть такой суммы, — сказал я. — Я договорился, все выйдет очень дешево. Включая стоимость похорон, и то, что он задолжал хозяйке дома, и еще разное по мелочи, надо полагать, на каждого из нас придется… Мария, вы оказались ближе, чем я думал: выйдет больше чем по двести долларов с каждого… О боже, это совершенно неприлично. Я думал, мы тут будем серьезно и с любовью вспоминать покойного, а мы торгуемся из-за его долгов.
— Так ему и
— Он мог оставить такое же завещание, как Рабле, — сказала Мария. — «Я много должен, ничего не имею, а разницу завещаю бедным».
Она засмеялась.
Мы с Холлиером поймали от нее смешинку и принялись громко хохотать. Сотрудник похоронного бюро высунулся в алтарную часть из маленькой комнатки, где скрывался до поры, и кашлянул. Я понял его сигнал: Парлабейна нужно убрать в крематорий до обеденного перерыва.
— Помолимся же, — сказал я.
— Да, — отозвался Холлиер. — А потом — очищающий огонь.
Мы снова расхохотались. Сотрудник похоронного бюро наверняка видел множество странных похорон, но наше поведение его явно шокировало. Впервые в жизни я смеялся, читая молитву на предание тела земле. Я проследил за отправкой гроба, и мы трое снова встретились на улице. Мне не нужно было идти обратно, чтобы присутствовать при кремации.
— Самые приятные похороны в моей жизни, — сказал Холлиер.
— Я чувствую облегчение, — сказала Мария. — Наверное, мне должно быть стыдно… впрочем, нет, не должно быть. В последнее время он стал для меня ужасным бременем, а теперь я освободилась.
— Может, пойдем пообедаем? — предложил я. — Позвольте мне заплатить. Я очень благодарен, что вы пришли.
— Ни в коем случае, — сказал Холлиер. — В конце концов, вы все устроили и сами провели отпевание. Вы сделали достаточно.
— Я пойду, только если вы мне позволите заплатить за обед, — сказала Мария. — Если вам нужна причина — считайте, это потому, что я рада больше вас обоих. Я освободилась от него навсегда.
Мы согласились, и Мария заплатила за обед, который затянулся до трех часов дня. Мы все получили огромное удовольствие от того, что назвали поминками по Парлабейну. По пути в университет, где никто из нас сегодня еще не был, мы заметили, что флаг на главной площади университетского городка приспущен. Нас не заинтересовало почему: в большом университете постоянно скорбят о смерти того или иного достойного деятеля.
Второй рай VI
1
Февраль. Безусловно, кризисный месяц в университете — да, должно быть, и везде, где царит канадская зима. Кризис бушевал и в гостиной у мамуси, где Холлиер уже битый час ходил вокруг да около своей одержимости Эркхартом Макваришем и рукописью Грифиуса, но так и не мог взглянуть фактам в лицо. В комнате было темнее, чем можно было ожидать от пяти часов февральского вечера. Я старалась не высовываться и смотрела, смотрела… и боялась, боялась.
— Холлиер, почему вы не скажете, чего вам надо? Почему не говорите, что у вас на уме? Думаете меня провести? Вы все болтаете и болтаете, но ваше желание кричит громче слов. Слушайте. Вы хотите купить у меня проклятие. Вот чего вы хотите. Скажете, нет?
— Мне трудно объяснить, мадам Лаутаро.
— Зато понять нетрудно. Вы хотите эти письма, эту книгу, что у вас там. Она у того, другого, и он вас дразнит, потому что вы не можете до нее добраться. Вы хотите заполучить эту книгу. И отомстить ему.
— В интересах науки…
— Да, вы уже говорили. Вы думаете, что можете сделать с этой книгой то, что там надо с ней сделать, лучше, чем он. Но самое главное, вы хотите сделать это первым. Нет?
— Ну, если формулировать в лоб, то, я полагаю, вы правы.
— А почему же не в лоб? Слушайте: вы приходите, льстите мне, называете меня пхури дайи рассказываете длинную историю про этого врага, который превратил вашу жизнь в ад. И вы думаете, я не знаю, чего вам надо? Вы сказали, что я стану вашей коллегой и приму участие в захватывающем эксперименте. На самом деле я должна стать для вас чохани— колдуньей, что наводит проклятие. Вы говорите о мире тьмы, об этих… как его… хтонических силах и вообще болтаете по-профессорски, но на самом деле вы имеете в виду магию, разве не так? Потому что вы попали в положение, где красивые, важные профессорские слова не помогают. И вы думаете, что вам поможет старая черная магия. Но вы боитесь открыться и попросить прямо. Я права?
— Мадам, я не глуп. Я двадцать лет ходил кругами около вещей, о которых мы сейчас говорим. Я исследовал их самыми лучшими, самыми объективными способами, возможными в научном мире. Но я не уверовал в них полностью. Конечно, проблема, которая сейчас передо мной стоит, заставляет меня смотреть в этом направлении, и вы правы — я хочу использовать особые средства, чтобы получить нужное, и если это значит причинить вред моему сопернику по науке, видимо, это неизбежно. Но не надо упрощать, говоря со мной о магии. Я знаю, что она такое, то есть я знаю, что она такое в моих представлениях. Магия… я терпеть не могу это слово из-за того, что оно значит в наши дни, ну да ладно… так вот, настоящая магия может существовать только там, где есть очень сильное чувство. Магия невозможна для скептического ума — ее нельзя призывать, держа фигу в кармане, если можно так выразиться. Нужно желать всем сердцем и нужно верить. Вы хотя бы представляете, как это трудно человеку моего времени, с моим образованием и темпераментом? Вы, на глубочайшем уровне своего бытия, живете в Средневековье, и магия дается вам легко… не скажу «логично». Но для меня она — предмет изучения, психологический, но не обязательно объективный факт. Просто вещь, в которую люди всегда верили, но которую так никто и не доказал. У меня никогда не было случая самому провести эксперимент, потому что мне недоставало нужного — желания и веры… Но сейчас впервые в жизни — в самый, самый первый раз — я отчаянно желаю. Я хочу заполучить эту рукопись. Хочу настолько сильно, что готов пойти на многое. Мне случалось раньше хотеть — научных премий и всякого такого, — но никогда так сильно.
— Вы никогда не хотели женщину?
— Не так сильно, как я хочу эту рукопись. Наверно, вообще не очень-то хотел. Подобные вещи для меня мало значат.
— Значит, первая великая страсть вашей жизни коренится в ненависти и зависти? Подумайте, Холлиер.
— Вы все упрощаете, чтобы меня унизить.
— Нет, чтобы вы взглянули себе в лицо. Ну хорошо, желание у вас есть. Но вы не можете заставить себя признаться, что у вас есть и вера.
— Вы не понимаете. Вся моя научная подготовка направлена на то, чтобы не принимать на веру — чтобы исследовать, экспериментировать, пробовать, испытывать.