Мятежный ангел
Шрифт:
Внезапно настроение меняется, скипидар пробуждает агрессию. Нужно напасть на артефакт.
«Располосовать прекрасное полотно, искромсать ножом, развести в камине огонь и сжечь? Нет, нет, нет! Это все равно что расчленить живого человека. Но я ведь не маньяк и не серийный убийца! Есть идея получше: разрезать холст на совсем мелкие кусочки и спустить в унитаз. Или так поступил бы еще более жестокий маньяк? Раму не трону, она хорошая. Впрочем, зачем мне рама, все ведь поймут, что я сделал с холстом. Это будет нечестно по отношению к господину Жабе. Нет, так нельзя! За такое небесно-голубая крышка надает мне по башке!»
Так или иначе после концерта нужно пробраться на чердак отеля и избавиться от источника терзаний. Эстетических и моральных.
Концерт в Пизе удался на славу, пришло много людей, и накренившаяся башня едва выдерживала децибелы, казалось — все подпрыгивает, весь город, а потом, покосясь, повисает в воздухе, в точности как башня. Жесткий это размер, две четверти. Во время концерта мысли то и дело устремлялись в отель. Спрашиваю первую скрипку:
— В отеле есть пожарная лестница?
— Что-что?
— Жаль, — говорю, — что мы не в Англии и не в Штатах. Помнишь, там в гостиницах были железные пожарные лестницы, прямо на фасадах, от первого этажа до самой крыши?
— Это еще зачем?
— Так, из соображений безопасности, они ведь там умные.
— Это американцы-то умные?!
— А то! Видишь ли, я тоже не дурак, со временем тоже кое-что начал понимать…
Он удивленно смотрит на меня, смеется, но, похоже, недоумевает. Я играю и осознаю, что внутри меня уживаются мораль и мышь-полевка. Собственно говоря, мораль борется с мышью, сидящей во мне. Причем с осторожной мышью. Вот ведь! Кому расскажешь об этом? Никому.
Мне стыдно кому-либо доверить свою тайну. Люди сталкиваются со многими трудностями, умирают от голода, планета задыхается в долгах перед Богом, вот-вот грянет ядерная война — а я пекусь о судьбе бездарной картины. Я и впрямь жалок. Эта картина не стоит даже затраченных на нее красок, холста и рамы. Она не что иное, как материальное бремя планеты. Однако не стоит преувеличивать. Сколько найдется стен в домах по всей планете, на которых это полотно будет неплохо смотреться, и сколько людей с гордостью захочет показать гостям «картину маслом»? Нет, нет, нет… Будь я аморальной мышью — растерзал бы ее на части и не переживал в конце концов ни о трагически-печальном облике человека-жабы, ни о судьбе создательницы картины, которой уже нет в живых. Вопрос исчерпан, но какая разница — после концерта я закончу эту историю, как подобает, достойно, храня спокойствие, не причиняя вреда ничему, и завершу все это гуманно…
Кружка пива в грим-уборной и обратно в отель на автобусе. Первым вхожу в лифт и быстро иду по коридорам, поглядывая в окна — прикидываю, как пробраться на крышу, смотрю вверх, надеясь обнаружить пожарную лестницу или иной путь. Ночь, ничего не видно. Открываю дверь своего номера, передо мной картина. Почему бы не пойти завтра на почту и не отослать ее господину Жабе? Верное решение. Наверное, администратор Андреа знает номер его телефона?
— Я не помню даже свой номер, что уж говорить о телефоне этого человека.
— А я думал, у тебя есть его визитка.
— Так понравилась картина, что ты решил заказать ему свой портрет?
— Честно говоря, нет… В общем, ладно, не важно…
А может, выбросить ее в окно? Да ну, куда там, подумай мозгами, так же нельзя. За подобную штуку тот небесно-голубой, что кружится в вышине, проломит тебе голову и никогда больше не покажется. К счастью, меня одолел сон и разрешил дилемму той ночи.
Проснувшись наутро, я сразу вышел из номера и на цыпочках отправился искать ход на крышу. Но его не было! Как так?
По пути обратно замечаю приоткрытую дверь кладовки. Подходящее место. Возвращаюсь за картиной, выношу ее за дверь. В длинном коридоре, одна за другой, возникают горничные — идут убирать номера. Последняя оборачивается и видит человека в трусах, держащего картину. Загораживаю холст собственным телом, делая вид, будто смотрю то в окно, то на картину, поворачивая ее к свету.
— Чем-нибудь помочь? — спрашивает горничная, бросив взгляд на полотно.
—
Горничная смотрит на картину.
— Какие романтичные усы! — восклицает она, а я пытаюсь продолжить свой путь по коридору, тем временем она вкатывает уборочную тележку в дверь одного из номеров.
— Чудный концерт был вчера вечером. Я смотрела все ваши фильмы. Можно сфотографироваться с вами — уна пикчер?
— Конечно!
Волоку картину и чемодан по коридору к лифту, горничные выстроились в шеренгу и аплодируют моему проходу. Что тут поделаешь, дружище?
Вчера в дороге
Может быть, кому-то эта картина покажется красивой, но как это доказать? И все же не стоит сомневаться в собственных ощущениях: сербы так часто воевали за свою землю, что, не будь она столь прекрасна, вряд ли отстояли бы ее.
Формула прекрасного сегодня отринута, смята и выброшена на свалку истории. Она прячется в тайниках нашего мозга, и путь к раскрытию удивительных секретов жизни затерян, он остался вдалеке от торной дороги. Формула прекрасного стала в итоге вторсырьем, привлекающим к себе цыган, главных свидетелей нашей реальности! Они, а еще городские бродяги, вороша содержимое мусорных баков и коробок с вышедшей из моды одеждой, находят сокровища, которые мы выбрасываем, запуская безумный круговорот материальных вещей. Человек, сам того не замечая, становится смирным пассажиром поезда, в который его заманивает прогресс. Без нашего согласия нас сажают на стремительную карусель. Нашу потребность в переменах точно предсказал революционер Троцкий — непрерывную революцию мы переживаем ныне со скоростью, какую этот несостоявшийся президент Советского Союза в свое время даже вообразить не мог.
Понятие прекрасного уже не составляет часть открываемой нами тайны, оно лишь блеклая характеристика тел, бездушной реальности, расчлененной и лишенной человечности. Реалистическое Искусство в культуре Древней Греции родилось из ремесла, утверждают теоретики классического искусства. Так это или нет, но художники и правда были ремесленниками, а сегодня они ими не являются и не должны становиться. Изобретательность тех, кто в конце семидесятых оформлял витрины магазинов, была такова, что этот род занятий стремительно преобразился в концептуальное искусство. Впервые в истории человечества рынок и модернизация, выдвинув нестандартные модные идеи и назвав их перформансом, породили Искусство без Творения. Для меня концепт прекрасного столь же древний, как «Эннеады» Плотина, и его напутствие «Обрати свой взор внутрь себя и смотри» по-прежнему актуально. Прекрасное невидимо, оно открывается при пробуждении чувств, а не при взгляде на рекламный щит, где красота преподносится как товар с этикеткой. Реальность никогда не назовешь прекрасной, это просто реальность. Реализм может завести нас в лабиринт, блуждая по которому мы можем открыть прекрасное, причем оно будет скрыто от нас — что нехарактерно для нашего времени. То есть человек вынужден искать прекрасное, обратив взгляд внутрь себя, и слова того болвана, который тридцать семь лет назад в кинотеатре «Первое мая» спросил меня: «Не видишь, что мне не видно?» — стали лейтмотивом современной эпохи, стоном умирающей цивилизации. В большинстве своем люди видят, что происходит, но не хотят осознавать то, что видят. Или притворяются, будто в происходящем ничего не смыслят, когда понимают, что попали в сеть и им уже не выбраться. Лишь немногие сохраняют чистоту видения и, сосредоточившись и заглянув внутрь себя, видят результат работы пылесоса «Кирби», который засосал уже все, оставив нам только ужас пустого пространства. Но Петер Хандке не отринул понятие прекрасного: «В целом прекрасное, то есть гармония естественных тонов, исчезает при грубом и настойчивом подражании, однако сохраняется при создании новой цветовой палитры, параллельной прежним палитрам, как у Ван Гога и Сезанна!»