Мятежный дом
Шрифт:
— О, Маат! Он старался убедить! В чем? В том, что тебе позарез нужна трибуна, и его эшафот представляется тебе наилучшей из всех возможных? Макс, есть такая штука, ее изобрели примерно тогда же, когда огонь и колесо. Называется «вранье». Ты не догадался ему соврать? Ты не догадался сказать, что успел нему привязаться? С ума сойти! Оказывается, есть вещи, на которые ты все-таки не способен ради людей и кораблей дома Рива! И это не убийство, не заговор, не насилие над женщиной — а невинная ложь, которая бы немного облегчила жизнь пареньку, близкому к самоубийству!
— Такого рода ложь не бывает невинной, — Ройе
— Может, я и мудак, но и тебе, Макс, поздновато разыгрывать целку. Ты не хуже меня знаешь, что спасти их тебе не удастся. Коллегия их приговорит, и все, что ты можешь выжать из этой живодерни — создание прецедента, который будет вписан в наши уродские законы и хоть немного их изменит. Это нужно тебе, а не им. Значит, тебе и ложиться под клиента.
— Уже поздно, — …а селитру на порох, вроде бы, добывали из выгребных ям. Не это ли послевкусие во рту? — Он мне не поверит.
— Хорошо, кому он поверит? Дельгадо? Хельге? Роксане Кордо?
— Все, кто имеет какое-то отношение к Салиму, должны держаться от этого дела подальше. Так что Дельгадо и Хельга и Роксана Кордо отпадают.
— Так… А если, например, я…?
— Не смеши.
— В самом деле…
Он задумался и замолчал надолго. В его случае «надолго» означало «на сорок секунд».
— Слушай, а в наших дивных законах прописано, что защитник сам не может быть пленником?
— Я же сказал: все, кто имеет отношение к Салиму…
— Да провались ты со своим Салимом. У нас есть человек, который прекрасно разбирается в законах — не наших, имперских, но, думаю, основные принципы везде одинаковы. Человек в одной весовой категории со Шнайдером.
Ройе не смог сдержать удивления. Этот выход не приходил ему в голову — а ведь действительно, закон не запрещал пленнику защищать пленника — или даже гражданина! — перед судом. Просто даже как-то удивительно, что до этого решения додумался Северин, и все же…
— Ты желаешь этой женщине хоть сколько-нибудь добра?
— А в чем дело?
— В чем дело? Она считает Суну своим почти что приемным сыном — и должна будет защищать его перед пятью сотнями картагосцев без всякой надежды спасти его жизнь!
— Просто наблюдать из-под замка для нее лучше?
Карт остановился в гараже особняка Сога, и Северин, воспользовавшись случаем оставить за собой последнее слово, вышел и закрыл дверь.
За все время своего существования дом Рива только дважды собирал общую судебную коллегию.
В первый раз — когда судили оставшихся в живых членов клана Рива. Во второй — когда судили Альфонсо Ихара, тайсё, проигравшего бой в секторе Фарны и потерявшего треть всего флота Рива. В первом случае обвиняемых почти единогласно приговорили к смерти — а имя их клана распространили на весь дом, чтобы не забывать, чего стоила кратковременная тирания. Во втором случае голоса разделились поровну и Ихара вступил с обвинителем в поединок, который проиграл.
Дело было свыше ста лет назад и церемониал подзабылся слегка, пришлось ковырнуть архивы и стряхнуть пыль со старых хроник. Хотя принцип остался тем же: по два человека, мужчина и женщина, от каждого клана, даже от ассоциированных, таких, как экологи или синоби. От всех поровну, больших и малых, чтоб никому обидно не было. По каким принципам их выберет клан — неважно. В течение месяца они должны жить в полной изоляции от всех, без связи внешним миром, без доступа к иным источникам информации, нежели материалы и фигуранты разбираемого дела. Предполагалось, что в этом случае разбирательство будет беспристрастным.
Но расселить в столице пятьсот человек в полном комфорте и полной изоляции оказалось не так-то просто. Потребовалось время — и это время следователи использовали для поиска свидетелей, которых тоже требовалось куда-то поселить… И пока это длилось, кипение страстей по поводу захвата глайдер-порта сменилось ожиданием новой забавы.
Картагосцы обожали судебное зрелище. Странное увлечение для народа, не брезгующего пиратством, не раз думала Констанс, вникая в хитросплетения здешнего права.
Когда рыжий гигант добился свидания с ней и предложил ей защищать Дика в суде, она не колебалась ни секунды. Да, она понимает, чем это кончится. Да, скорее всего, она проводит мальчика со скамьи подсудимых на эшафот. Но разве может она не попытаться сделать для него все возможное?
На положении государевых пленников они жили теперь во дворце тайсёгуна. Сюда же доставили Гуса из поместья его картагоской жены. Закон дома Рива ничего не имел против того, что брак заключил несовершеннолетний имперец, ожидающий суда — он был капитаном, этого достаточно. Впрочем, Ройе объяснил, что при необходимости развод будет таким же легким. Гусу и Гесте разрешали свидания. Констанс познакомилась со своей невесткой, по возрасту годившейся ей в матери, и нашла ее достойной женщиной. Ее представили также человеку, распоряжавшемуся теперь ее судьбой от имени Государя. Впрочем, он и раньше распоряжался ее судьбой — неофициально. Она не представляла себе, кого Рихард Шнайдер надеется этим обмануть. Может, и никого. Официозное лицемерие такого рода было одинаково и в Империи, и здесь.
В любом случае Морихэй Лесан, совсем еще недавно герой, сделался козлом отпущения. Он удерживал знатную пленницу тайком от государя, он инициировал бандитов до Картаго и натравил их на Эктора Нейгала, он пытками и наркотиками довел пленного имперского пилота до безумия, и тот в припадке убил найсёгуна — и он же, Лесан, отказался прибрать за собой и убить сбежавшего пилота. Под конец он решился на совсем уж чудовищное предательство: подарил своему безумному имперскому любовнику корабль покойного Шмуэля Даллета, на котором тот мог бы беспрепятственно покинуть Картаго и вернуться сюда со всей имперской армадой. И одно Небо знает, чем бы дело кончилось, если бы не перст судьбы, сиречь клык генмодифицированной собаки.
— Если бы не Ричард, — осторожно поправила она. — Он все еще мог в любой момент захватить нас и улететь.
— Да, — Шнайдер посмотрел ей прямо в глаза. Они стояли так близко друг от друга, что в его пшеничных бровях она рассмотрела седые волоски. — Странно, что он этого не сделал.
— Раймон Порше его друг.
— Вы больше, чем друг.
Это была правда.
— Он знал, что моей жизни ничто не угрожает.
— Он знал, что Порше солдат; он верит, что мученичество награждается раем. Он остался не ради Порше, а ради трехсот морлоков.