Мыльная сказка Шахерезады
Шрифт:
— Просто читаете или хотите свою просьбу повесить? — спросило мягкое контральто.
Я резко повернулась, увидела элегантно одетую даму и спросила:
— Сколько стоит поместить сюда объявление?
— Господи, неужели мы станем брать с людей деньги за такую малость? — оскорбилась хозяйка.
— Вы, наверное, Эмма Генриховна? — задала я вопрос.
— Рада встрече, — машинально произнесла женщина. — Простите, мы знакомы? Вы не из наших кружковцев.
— Первый раз заглянула в ваш музей, — призналась я.
— Откуда тогда знаете мое имя? — поразилась Эмма Генриховна.
Я
— Некоторое время назад сюда случайно заглянул один из моих учеников. Сережа Воронин. Я преподаю французский язык, занимаюсь репетиторством. Сергея трудно назвать прилежным, учится он из-под палки, которую держит в руках мать.
— Ох уж эти современные дети! — сочувственно закивала Эмма Генриховна. — Мне Господь не подарил счастье материнства, но чем больше я наблюдаю за молодежью, тем яснее понимаю — Бог не наказал меня, а поощрил, избавил от душевных переживаний.
— Сергея ничего, кроме футбола, не интересовало, — потупилась я, — и вдруг он написал доклад о старинных книгах. Я была поражена. Решила, что мальчик работу из Интернета скачал, юное поколение сейчас разучилось думать самостоятельно, понажимают на кнопки и печатают на принтере кем-то подготовленное задание.
— Ох уж эти школьники, — поддакнула Эмма Генриховна, — беда с ними.
— Но Сережа рассказал о посещении вашего музея. Сказал, что забрел сюда случайно и обомлел от восторга, потрясающая библиотека и удивительная экскурсовод, которая не поленилась провести одного подростка по залу, — польстила я Эмме Генриховне. — Мальчик захотел стать участником вашего самодеятельного театра, но вы его предупредили, что там собираются исключительно сорокалетние старички!
Хозяйка рассмеялась.
— Помню его! Длинный, нескладный, не знал куда руки девать, краснел, но слушал меня внимательно. Когда полагал, что я не вижу, трогал статуэтки, стулья, попытался сесть на рекамье, но я ему запретила. Он удивился безмерно, пришлось ему пояснить: «Мебель старинная, подлинная, не новодел. Ни один музей мира не разрешает посетителям сидеть на экспонатах. Неужели ты не знаешь это простое правило?» Паренек ответил: «Нет, я первый раз попал в музей». Представляете? Жить в Москве и не заглянуть в Третьяковку или Пушкинский! Хотя он не виноват, им должны заниматься родители. Перекос у нас случился. Математика, иностранные языки, химия всякая в чести, а культура на задворках. Например, к нам детей не приводят.
Эмма Генриховна прижала к груди ладошки.
— У нас сайт в Интернете, мы стараемся шагать в ногу со временем, повесили объявление об экскурсиях, поверьте, цена смешная. Ну еще договорились с кое-какими турагентствами, они нас в список достопримечательностей столицы включили, заглядывают группы, но школьников нет. Знаете, куда детей водят? Не поверите! На фабрики, где делают сигареты, и на пивзавод, объясняют это тем, что надо ориентировать подростков на рабочие профессии. Это мне мадам из РОНО [13] заявила, или как там теперь такая структура называется. Я, наивная, приехала туда, привезла наш проспект, говорю:
13
РОНО — районный отдел народного образования — название советских лет.
— У нас уникальное собрание, мы можем работать в связке с учителями литературы. Преподаватели, допустим, рассказывают о баснях Крылова, приводят к нам класс, и дети видят его книги, есть подушка с его дивана. Подлинная. Это же очень познавательно.
И в ответ услышала про рабочие профессии. Так что, если ваш Сережа впечатлился, я счастлива. Может, хоть один недоросль от экрана отлипнет и за хорошую книгу возьмется.
— А сколько стоят занятия в театре? — осведомилась я. — Как туда попасть? Много у вас актеров?
Эмма Генриховна поманила меня рукой.
— Пройдемте в приемную, все растолкую. Знаете, в чьей квартире вы находитесь?
— Полагаю, некогда она принадлежала писателю Владимиру Булгакову, — смиренно ответила я, — и он не родственник Михаила Афанасьевича, просто однофамилец.
Лицо Эммы Генриховны расплылось в широкой улыбке.
— Очень приятно общаться с интеллигентным человеком. А то экскурсанты часто говорят: «Рукопись „Мастера и Маргариты“ у вас хранится? Можно ее потрогать? Слышали, тем, кто к ней прикоснется, черти богатство приносят». Вот каков наш народ! С сатанятами ради денег дружить готов! Ну кто такие глупости про рукописный текст выдумал!
Эмма Генриховна укоризненно качала головой все время, пока мы шли по длинному коридору до небольшой комнатушки, которая, к моему удивлению, оказалась обставлена не старинными диванами-шкафами, а изделиями из пластика и прессованных опилок, которыми сейчас торгуют сетевые магазины мебели.
— Устраивайтесь поудобнее, — радушно предложила хозяйка, — я расскажу и про театр, и про Владимира Егоровича. Он не литератор, сам романы не писал, Булгаков был крупным психиатром, светилом науки, а Егор Владимирович продолжает дело отца.
Глава 19
Владимир Булгаков был коренным москвичом, известным врачом, книголюбом, гостеприимным хозяином, в хлебосольном доме которого всегда с радостью принимали представителей творческой интеллигенции. Писатели, художники, композиторы, артисты любили Владимира Егоровича за веселый нрав и широкую душу. А вот коллеги-врачи относились к нему с некоторой настороженностью: психиатр иногда высказывался довольно резко в отношении больных людей. Один раз на научной конференции Владимир Евгеньевич заспорил с оппонентами и в пылу дискуссии заявил:
— Детей, которые появились на свет больными, надо умерщвлять!
Поднялся дикий шум. Булгаков понял, что перегнул палку, и попытался объясниться:
— Вы меня неправильно поняли. Я имел в виду тех несчастных, у которых неизлечимая патология, они живут пару месяцев в страданиях и гибнут. Неужели педиатр не в курсе, что новорожденный скончается через считаные недели? Зачем мучить и его и родителей? Врач должен сделать смертельную инъекцию ребенку и сказать матери, что плод погиб в родах.