Мышонок и его отец
Шрифт:
– У нас не было, – возразил мышонок.
– Ну, тогда неудивительно, что вы попали в провиант, – пожал плечами маленький солдат. – На что вообще можно надеяться без территории?!
– Но что это такое – территория? – не унимался мышонок.
– Территория – это твоё место, – объяснил барабанщик. – Это такое место, где всё пахнет правильно. Место, где ты знаешь все тропинки и убежища и можешь найти их когда угодно, хоть днём, хоть ночью. Место, за которое ты сражался, или место, за которое сражался твой отец. Там ты себя чувствуешь в безопасности. Там ты силён. Это такое место, где ты, сражаясь с врагом,
– Это – твоя территория, – добавил трубач. – А чужая территория – это совсем другое дело. Там ты себя чувствуешь слабым. Там тебе страшно и хочется бежать без оглядки. И побеждает там враг.
Мышонок-отец шагал молча и сгорал от стыда. «На что вообще можно надеяться без территории?!» – повторял он про себя снова и снова, прекрасно сознавая, что маленький барабанщик прав. И впрямь, на что им было надеяться? Теперь-то он понял, что для него и его сына весь огромный мир был чьей-то чужой территорией, по которой они не могли даже пройтись, если кто-нибудь не заведёт его. Сейчас, на марше, его заводил Квак – и будто нож поворачивался в ране с каждым поворотом ключика.
Разговор оборвался. Лесные мыши тихо попискивали, под шагами землероек похрустывал наст, спичечный коробок на спине Квака тарахтел, подпрыгивая вместе с хозяином, а мышонок с отцом усердно скрипели жестяными лапками под мерное жужжание шестерёнок. Весь отряд был настороже, копья то и дело со звоном сталкивались, нацеливаясь то в одну сторону, то в другую, – землеройки, беспрестанно принюхиваясь, то оглядывались назад, то всматривались в тени под деревьями на окраине луга.
– Далеко ещё? – спросил капрал, тревожно подёргивая носом.
– Уже почти пришли, кажется, – отозвался сержант. Маршрут был им незнаком и заранее не разведан, и следов, что подсказали бы дорогу, не было, но инстинкт вёл сержанта туда, где можно будет наконец уловить запах своего батальона.
– А когда мы вернёмся в штаб? – требовательно пискнул кто-то из строя.
– Жрать хочу! – взвизгнул другой солдат.
– Прекратить разговорчики! – раздражённо рявкнул сержант и снова принюхался.
Квак прыгал вперёд покорно, без единого слова. Он понимал, что скачет навстречу смерти, и сам себе был противен донельзя в таком положении. Однако же до своих лет он дожил лишь благодаря тому, что вкладывал в задачу не бьпъ съеденным больше усилий, чем его враги вкладывали в задачу его съесть. Так что гадальщик отринул страхи и сосредоточился всецело на том, чтобы не упустить ни малейшей возможности спасения.
Приглядываясь к цепочке следов, что тянулась за мышонком и его отцом, Квак заметил, что отец движется не строго по прямой, а длинными дугами, постоянно забирая влево, – одна нога его была согнута сильнее другой. А поскольку шагал он во главе колонны, весь отряд следом за ним незаметно отклонялся от курса и безотчётная тревога исподволь охватывала строй.
– Чего-то мне не по себе, – признался барабанщик. Как бы браво он ни держался, а росту в нём не было и Двух дюймов; залитый лунным сиянием луг внезапно показался ему огромным и страшным, и барабан под дрожащими лапками отозвался чуть слышной дробью.
– И мне, – подхватил трубач. – И ты сам знаешь почему! И я знаю. Мы заблудились, мы теперь на их территории!
Знаменосец, капрал и сержант, услышав, что кто-то наконец облёк их
– Тебе страшно? – спросил мышонок-сын маленького барабанщика.
– Мне? Страшно? Да ни в жизнь! – возмутился юный солдат. – Я вообще ничего не боюсь… ну, по крайней мере, так мне кажется. Это ведь моя первая война.
Они стояли в неглубокой лощине, с наветренной стороны защищенной густым кустарником. Здесь, в застоявшемся воздухе, голоса казались непривычно громкими, и все умолкли.
– Что сейчас будет, дядюшка Квак? – шёпотом спросил мышонок.
– Не знаю, – сказал Квак, – но ты смотри в оба. Глядишь, ещё и выдастся случай сбежать!
– Война, – пробормотал отец. – Мусорный ящик, свалка, убийство, ограбление, а теперь ещё и война.
– Цыц! – шикнул конвоир и вдруг, беззвучно ахнув, повалился ничком – в спине его торчало копьё.
– Засада! – взвыл сержант. – Первый взвод – на правый фланг! Остальным – отступать и защищаться! Трубач, труби беду!
Воздух загустел от мускуса. Землеройки перегруппировались, готовясь отразить атаку из-за кустов, и сигналы бедствия из тростниковой дудочки разносились далеко над лугом, озарённым луной, покуда копьё не сразило и маленького трубача. Барабанщик подхватил дудочку, и пронзительные трели вновь полились в лунном свете, а в ответ из-за кустов опять со свистом вылетели копья. И дудочка снова умолкла – барабанщик рухнул с копьём в горле. Он ещё пытался выкрикнуть: «Землеройки, вперёд!» – но не смог и умер без звука.
– Вот они идут! – завизжал сержант, и вражеский отряд землероек устремился в атаку, оглашая луг боевым кличем: «Наше! Наше! Наше!!!»
– Пора! – шепнул Квак мышонку-отцу. Стараясь действовать очень быстро и незаметно, он выдернул из снега три копья и одним вооружился сам, а два просунул отцу под руки наконечниками вперёд – так, чтобы они легли на плечи сыну. Теперь для побега всё было готово – оставалось только завести отца, но тут Квак поймал на себе напряжённый взгляд мышонка-сына. Гадальщик застыл, скованный безмолвной неодолимой тягой, заглушившей для него даже пронзительные вопли бойцов, – и внезапно ему открылось, чего так хочет малыш и не смеет попросить вслух. Поколебавшись лишь мгновение, Квак ринулся между землеройками в самую гущу сражения, сорвал с тела маленького солдата барабанчик из ореховой скорлупки и, вернувшись целым и невредимым, повесил его мышонку на шею.
– За нами! – крикнул отец съёжившимся позади пленникам.
– Мыши, вперёд! – подхватил сын и почувствовал, как барабанчик эхом отзывается на его голос.
Хныча и обливаясь слезами, лесные мыши попадали на снег и поползли за ними, а копья свистели у них над головами и с грохотом отскакивали от отца и сына. Квак припадал к земле, подпрыгивал, уворачивался, отбивался от землероек, случайно встававших у них на пути. Но никто за ними не погнался – в горячке боя землеройкам было не до беглого провианта.