На 101 острове
Шрифт:
Фонарики-сударики
В осенних сумерках самолет из Москвы приближался к Ленинграду. Все мы, пассажиры, старались с обоих бортов разглядеть за стеклами очертания нашего города. Но было уже темно. Смутно, как призрачная пятипалая рука, брезжила внизу дельта Невы; на западе еще поблескивал красным залив. Все остальное тонуло в потемках. Где же он, Ленинград?
Вдруг впереди, глубоко под правым крылом машины, произошло то, чего никто в этот миг не ожидал. Словно кто-то сбросил сверху на город длинную, пересекшую его из конца в конец нитку бус, и нитка эта, упав на землю, загорелась сияющими ясными огнями… Вторая линия огненных точек пересекла первую, мгновение спустя, под прямым углом… Сразу целая сеть золотых пунктирных линий прорезалась из мрака где-то там, за Невой… Туда, сюда во все стороны брызнули прерывистые лучи; какие-то световые фигуры, сменяя одна другую, сливались; огненный чертеж этот разрастался, охватывая все большее пространство… И не успели еще замолкнуть удивленные восклицания, как там, под нами, уже сияло, сверкало, переливалось целое море огней.
— Три минуты! — сказал человек рядом со мною. — Вот, по часам… За три минуты осветили весь город…
— Да! — согласился я и замолчал: мне вдруг вспомнилась задача. Одна из школьных арифметических задач моего детства.
«Фонарщик зажигает фонари на городской улице, перебегая зигзагом с одной панели на другую.
Длина улицы — верста триста сажен, ширина — двадцать, расстояние между соседними фонарями сорок сажен, а движется фонарщик со скоростью двадцати сажен в минуту. За сколько времени будет выполнена его работа?»
Я вынул из кармана блокнот и карандаш…
Самолет шел на посадку, а я торопливо решал задачу. Гм! Ширина улицы — двадцать сажен, то есть сорок метров… Между фонарями — восемьдесят метров… Значит, путь от фонаря через улицу равен пятидесяти семи метрам… Двадцати восьми саженям с половиной…
Колеса самолета покатились по бетонной дорожке. Задача была решена: «Фонарщик выполнил свою работу за пятьдесят пять минут». Понадобился почти час, чтобы загорелись сорок фонарей на одной-единственной улице моего детства…
Я хорошо помню и эти улицы и этих фонарщиков.
С легкими лесенками на плечах, они и на самом деле торопливо перебегали зигзагом от панели к панели, карабкались на каждый столб. Они откидывали дверцу фонаря, снимали с лампочки стекло, чиркали спичку, поджигали фитиль… Утром они же гасили свет, а среди дня надо было «заправлять лампы» — чистить стекла, обрезать фитили, наливать горючее… От них за версту пахло керосином.
Людей с лесенками, занятых этой неустанной работой, в городе было несколько сотен. Людей много, хлопот у них еще больше, а вот света мало, мало, мало! Почему?
Пели наши девицы лет сто назад такую невеселую песенку:
«Фонарики-сударики, Скажите-ка вы мне, Что видели, что слышали В ночной вы тишине?»Много печального и темного могли видеть они:
«Вы видели ль, сиротушка, Прижавшись в уголок, Как просит у прохожего, Чтоб бедной ей помог?»Но…
«Фонарики-сударики Горят себе, горят — Что видели, что слышали, О том не говорят…»Ну что ж, может быть, фонарики и верно видели что-нибудь, но вот люди при слабом мерцании фонарей не видели почти ничего. Светили они еще совсем тускло, а приближаться к ним было небезопасно.
«…Далее, ради бога далее от фонаря! — восклицал Гоголь в „Невском проспекте“. — И скорее, сколько можно скорее проходите мимо. Это счастье еще, если отделаетесь тем, что он зальет щегольской сюртук ваш вонючим своим маслом!»
Вот каковы были они, фонари того времени! Между ними и ясными светочами наших ночей — целая бездна. У ленинградских фонарей своя длинная история. В нескольких словах расскажем ее.
234 года тому назад в Санкт-Питербурге по приказу Петра Первого «учинили изрядное освещение». На деревянных столбах зажглись фонари: в плошках горело в них зеленое конопляное масло. С этим маслом приятно кушать деревенские блины. Горит оно совсем плохо.
Через сто лет после Петра в Питере горели точно такие же «конопляные» фонари, как и при нем; их вонючего масла и боялся Гоголь. Да и они освещали только самые людные улицы, с палатами, дворцами богачей и вельмож.
Окраины по-прежнему заливала древняя черная тьма. Грустно, слепо, жутковато было в Петербурге, по свидетельству того же Гоголя: «Фонарь умирал на одной из дальних линий Васильевского острова. Одни только каменные дома вызначивались… Деревянные сливались с густой массой мрака…»
Бр-р-р! — не слишком приятная картина!
В середине XIX века произошло первое существенное изменение: на смену маслу пришел керосин. Появились те самые фонари, которым была посвящена наша задача о фонарщике. Почти одновременно с ними загорелся на улицах и светильный газ.
Сейчас мы с вами скорее назвали бы этот газ «кухонным». Тогда он ничего нигде не варил и не жарил; зато он освещал мир.
Сначала газовая горелка была совсем простой: язычок огня, похожий на кленовый листик, вырастал над трубкой, подведенной с газового завода. Свет получался не больно ярким: газовые лампы скорее грели, чем освещали. Потом придумали накрывать огонь легким колпачком из сетки, пропитанной асбестом. «Ауэровский» колпачок раскалялся в пламени и начинал светиться белым сильным блеском. Казалось бы, надо сразу заменить все керосиновые фонари и лампы газовыми.
Но это оказалось невозможным. Замена керосина газом разорила бы нефтяных заводчиков, обогатила бы угольных. Они поделили доходы между собой: главные улицы Петербурга осветились газом, на окраинах и в боковых переулках продолжал мерцать керосин. А потом и хозяева нефти и владельцы угольных копей увидели перед собой нового соперника — электричество.
Электричество! Самая могучая из сил природы, покоренных человеком! Теперь оно вращает валы наших станков, гоняет по рельсам трамваи и электровозы, движет подводные лодки, раскаляет плавильные печи. Тогда оно только начало свой путь; начало с электрического фонаря.