На арфах ангелы играли (сборник)
Шрифт:
Полное тело плавно покачивалось – Маша несла два доверху заполненных ведра молока.
– Вот кого бог принес! – громко воскликнула она, осторожно ставя ведра на крылечко. – Сейчас, сейчас впущу, маленько погодите.
– Да я и сам открою, – торопливо ответил её муж, вставая с крылечка и пряча недокуренную сигаретку в кулаке.
– Давно впустил бы людей. Наши клиенты. Давно приехали? – расспрашивала улыбчивая Маша, процеживая пенистое молоко через широкий кусок марли в большую кастрюлю.
– Да сегодня.
– Маленько прибрались?
– Ну да, кое-что сделали – и тут же к вам, за пропитанием. Молочко нынче почем?
– Да по пятнадцать, как и в прошлом году. Пейте на здоровье. Это тебе не из магазина.
– Да уж знаем. Спасибо. Как перезимовали?
– Перемерло народу пропасть. Только и несут… И несут… Маша махнула рукой в сторону кладбища.
– Скоро всех перетаскают, – вставил мрачное слово Василь. – Трое мужуков зимой сгорели напрочь в кочегарке, греться туда залезли… Там, за школой, одне, без хозяек жили. Похоронили кое-как, где чьи кости – не разобрать. Эх… жизня! Да и в Москве жить хреново, особливо честному человеку? Телевизер поди смотрим.
– Это кому как. Хватает всякого и в Москве, и – уклончиво ответила Наталья Васильевна. – Как договариваемся – на всё лето?
– Не знаю…
– А что такое?
– Да сын с робятишками приедет.
– Тебе что – двух ведер молока не хватит? – вмешался Василь.
– А ты сиди, – цыкнула на него Маша. – Тут у нас разговоры всякие пошли… Вроде сказали москвичам молока не давать. Но ты приходи, тебя мы столько лет знаем, что-нибудь да придумаем… Ты – наша.
– Наша Маша… Ваша Глаша… – забормотал Василь, тайно потягивая сигаретку.
– Ты чаво там разбубнелси? Дай с человеком сладиться, – прикрикнула на него жена.
– Ая чаво? Я ничаво. Просто констатирую. Трактор в поле дыр-дыр-дыр, мы за мир. Мы за мир… – продолжал он поддразнивать жену, отходя на всякий случай на безопасное расстояние.
– Маша, – серьезно сказала Наталья Васильевна. – Ты это серьезно? Что за блажь! Ведь всем выгодно, когда их товар покупают. Или у вас теперь приемщики молока работают?
– Какие к черту приемщики, – сплюнув, выругался Василь. – Серега Шишок кочевряжится, всего-то делов…
– А ты сиди! – снова прикрикнула на него Маша. – Больно много болтать стал, как бы язык не окоротили. Да и то правда, Шишок лесокомбинат откупил, яво он таперича. Хозявы! Всё откупили – и магазин, и аптеку. Ране на рупь карман лекарст накупишь, а таперича и пенсии не хватит, чтоб всё, что по рецепту в полуклинике выпишут, купить… – Она села на приступку и вытерла руки фартуком. – Москвичи таперича здесь, вишь, мешают.
– Да чем же – мешают? – удивилась Наталья Васильевна. – Что плохого москвичи вам сделали, или тому же Шишку? Вроде симпатичный парень. Да и отца его я знала, он ведь раньше в администрации района работал, так ведь?
– Так, – ответила сердито Маша. – А потом стал директором лесокомбината. Хорошим директором был, сказать нечего. А вот как прихватизация эта началася, так вместо яво сын всем командовать стал. А люди меняются! Хозявы знашь…
– Да он у нас таперича бугор! Шишок – таперича бугор. Понимаешь? Чтоб ему все подчинялися, вон чаво захотел. А москвичи – народ вольный, – снова влез в разговор Василь, не упуская случая показать свою осведомленность.
– Дурь какая-то… – сказала Наталья Васильевна. – И так от села три хаты скоро останется. Так ещё и дачников отсюда выживают, кто ж тут жить будет…
– Вот и я говорю, неча кричать – «понаехали, понаехали!», это я говорю энтим, которыя понаоставалися. – Чем москвичи мешают? Тем, что не дают земле пропадать? Москвичи работают, не разгибая спины, не пьют, не гуляют, урожая вон какие у всех! Таких людей силком в селе умные начальники держали бы… Кто ж у него на лесокомбинате работает, если мужиков уже почти в селе не стало? – сказала Маша, вдруг забыв о своём сельском акценте.
– Вот за это ты не беспокойси, сказал Василь, приглушая голос. – Мордвы таперича здесь видимо-невидимо. Раньше в наше село мордыши и носа показать боялися. А таперича вовсю издеся мордва командуют, да ещё три машины азиятов навезли… Заселили в барак, что за лесокомбинатом, вот оне и работают. Наши-то молодые в Москву да в другие города сбежали, а эти, мордыши, чуток по городам побегали, да и назад, в село вернулись. В Москву только на сезон ездят, на заработки. Наши на хозяйстве работать не хотят, не выгодно. Хотели мясо в Москву возить. Позапрошлый год трава на лугах хорошая стояла, бычков тогда вырастили за лето сто тридцать голов, повезли к ноябрьским мясо в Москву, так за Луховицами менты остановили, мясо выпотрошили, самих чуть живыми отпустили. Вот и весь бизнес. А нас очень злой народ на Москву.
– Да какие же это москвичи! – засмеялась горьким смехом Наталья Васильевна. – Эти «москвичи» не вчера ли берендейцами были, или из какого другого села прибыли? Вот они свои дикие провинциальные нравы и принесли в большие города. От этих нравов Москва уже давно стонет, да деваться некуда – такова внутренняя политика.
– Народ в энтим деле не разбирается. Раз обидели в Москве, значит москвичи виноватые и есть. А кто ж ещё? – сказала Маша, присаживаясь на лавку у двери в сени. – Москвичей из села повыгонят, а нас и за людей можно не считать, скоро повымрем все, как за себя постоять не сможем. И духа русского здесь не останется.
– А что ж ваша администрация? – спросила Наталья Васильевна. – Там такие люди сидят, приличные вроде…
– Сидят, вот именно. Им бы только на месте усидеть. Работа как никак, зарплата. А с мордвой им всяко меньше хлопот. Свои больно много правов качают, мордва перед начальством посмирнее.
– Нет, у себя в селе и мордва бы командовала, а на чужом месте всякой смирным будет, – сказал Василь, откровенно радуясь, что может, наконец, от души поговорить.
– Какое посмирнее! – вмешалась Маша, с грохотом переставляя банки и кувшины и наполняя их молоком. – Оне только с виду смирные да улыбчивые. А только отвернись, нож в спину воткнут, не сумлевайся как. Дом вон твой, Наташа, опять разбомбили. Ни с чем не посчиталися, лихие люди, ныне озоруют беспредельно. А сколько ты им добра всякого сделала? Никто и не вспомнит. Даже деньги на храм – и то говорят, «какая-то женщина» привезла, а не ты. Не любят у нас добро помнить, ох, не любят!
– Да уж… – вздохнула Наталья Васильевна, сама сколько раз забывала хорошее, а вот обиду всякую долго помню.
– Ты, Наташа, не сердись, здесь табе не дома, живешь и живи сабе тихо, радуйся природе. В Москве задохлась поди от газов энтих? В Москве машин больше, чем людей стало, по телевизеру смотрим, – сказал Василь и раскурил новую сигаретку. – Вот времена пошли! Допрежь в нашей стороне и вовсе смирно было, скажи, Маш?
– Тьфу ты, опять смолить взялси! – прикрикнула на него Маша, отбирая пачку сигарет. – Ужасть какая-то. Совсем затравил энтим зельем.