На «Баунти» в Южные моря

Даниельссон Бенгт

Прошло больше месяца, как англичане высадились на Таити, так что у них было время поразмыслить о своем положении и разработать планы на будущее. Надо думать, больше всех тревожились за свою судьбу девять активных участников мятежа. Сколько бы они ни успокаивали себя тем, что Блай никак не мог добраться живым до Англии, нетрудно было сообразить, что рано или поздно адмиралтейство пошлет военный корабль на поиски пропавшей экспедиции. Всего умнее было бы по примеру Крисчена поскорее подыскать себе уединенный островок подальше от Таити; на пироге можно уйти достаточно далеко. И, однако, никто из мятежников не думал об этом. Объяснить это можно только тем, что их поразил очень распространенный среди попадающих в Южные моря недуг, который один остроумный журналист назвал «полинезийским параличом» и который выражается в полной неспособности сделать несколько шагов, чтобы подняться на борт корабля, идущего домой.

Первым из шестнадцати «таитян» решил убраться с острова, как ни странно, лоялист Моррисон. Хотя ему не меньше, чем его товарищам, была по душе приятная

и беспечная жизнь, он вдруг вбил себе в голову, что его долг построить лодку и идти на Тимор или Яву, а оттуда добираться до Англин. Для начала он поделился своим замыслом с двумя плотниками-лоялистами. Почему-то они нашли этот безрассудный план превосходным и обещали свою поддержку. Конечно, втроем они не могли справиться; нужно было и мятежников привлечь, чтобы что-нибудь получилось. Моррисон великолепно понимал, что те вряд ли загорятся желанием помочь ему и прочим лоялистам вернуться в Англию и — вольно или невольно — предать их. И он объявил, будто задумал построить лодку просто так, чтобы можно было совершать увеселительные поездки на другие острова по соседству. Видимо, безделье всем надоело, потому что сразу же нашлось десять помощников. Никто из них не раскусил подлинного замысла Моррисона — должно быть, потому, что он был уж очень несуразным.

Моррисон не мешкая разбил людей на группы, и закипела работа. Даже Браун заинтересовался настолько, что прибыл с Таиарапу поглядеть. Как и следовало ожидать, он уже через несколько дней счел и это занятие настолько обременительным, что всем на радость снова убрался восвояси.

Сила привычки, как известно, велика, и мало-помалу судостроители опять втянулись в столь знакомый им корабельный распорядок: установили вахты, торжественно поднимали английский флаг утром и спускали его вечером. Одновременно Моррисон начал вести вахтенный журнал, в котором описывал все происходящее так же добросовестно, как Блай в своем судовом журнале. Все же судостроители чувствовали, что им чего-то не хватает, и наконец сообразили чего именно: воскресного богослужения. С той поры они старательно молились богу по воскресеньям, и «сразу все стало на свои места», как метко выразился Моррисон. Правда, корабельный распорядок был восстановлен не полностью, но англичане не замедлили возродить еще один флотский обычай. В Матаваи со всех концов собирались любопытные таитяне, и кое-кто из них не мог устоять перед соблазном стащить какой-нибудь инструмент. И Моррисон, верный традиции, лично подвергал их телесному наказанию, привязав виновного к дереву. Так что основательно ошибаются те авторы, которые всерьез изображают решение мятежников вернуться на Таити как руссоистское бегство от отвратительной искусственной цивилизации к простой естественной жизни, какую вели благородные дикари Таити. Скорее всего необразованные моряки, среди которых было немало неграмотных, вообще никогда не слыхали про Руссо.

Понятно, судостроители-самоучки столкнулись с большими трудностями. Их таитянские друзья великолепно делали пироги и охотно помогли бы нм, но ведь Моррисон и его друзья задумали построить судно, какого еще не видели на Таити. Таитянские лодки — будь то узкая пирога с балансиром или две пироги, прочно соединенные вместе, — «сшивались» крепкой лубяной веревкой, которая продевалась в отверстия, пробуравленные вдоль края доски. Проще всего было сделать двойную лодку по таитянскому образцу, однако англичане хотели непременно построить шхуну с обшивкой внакрой, так что пришлось им обходиться своими силами. Другая трудность заключалась в том, что за подходящим лесом надо было ходить далеко в горы. Третья трудность — отсутствие достаточно большой пилы, без которой они не могли изготовить длинные доски. Правда, тут уж выручили таитяне — не пилой, а своим поразительным умением раскалывать мощные стволы каменными клиньями и полировать полученные доски шероховатыми обломками коралла. И, наконец, вначале работа тормозилась из-за того, что у Коулмена не было кузнечного горна. Проявив немалое терпение и изобретательность, он сложил горн из камня и глины; после этого дело пошло на лад.

Несмотря на эти осложнения, остов был почти готов, когда произошел неприятнейший случай, который поставил под угрозу планы англичан. 8 февраля 1790 года оруженосец Черчилля, забияка Томпсон, получил заслуженную взбучку от таитянина, чью сестру он изнасиловал. Взбешенный унизительным для себя поворотом дела, Томпсон набросился на кучку любопытных таитян, собравшихся у его хижины. Он велел им убираться, но они повиновались недостаточно быстро (еще бы, ведь они не знали английского языка), и Томпсон, схватив мушкет, выстрелил по ним. Пуля убила мужчину и ребенка, которого тот держал на руках, и ранила еще двух ни в чем не повинных людей. Кроме Черчилля, который назвал это полезным уроком для туземцев, все англичане возмущались Томпсоном и боялись, как бы Поино и его подданные не отомстили им. Черчилль, как и впоследствии его знаменитый однофамилец, очевидно, считал себя призванным спасти своих соотечественников в годину бедствий и вызвался организовать отпор островитянам, чтобы внушить им должное уважение к гостям.

Остальные вежливо, но твердо отвергли предложение Черчилля. Они склонялись к тому, чтобы извиниться, но тут тучи рассеялись так же быстро, как сгустились. Выяснилось, что убитый таитянин был не из Хаанапе и не из Паре, а откуда-то с южного побережья. Как «иностранец», он по местным понятиям (кстати, точно так же рассуждали наши предки, шведские викинги), не пользовался никакими правами на территории,

где было совершено преступление. Все чрезвычайно обрадовались благополучному исходу, кроме Черчилля, которого вотум недоверия так разозлил, что он в обществе отъявленных бандитов Томпсона и Брауна перебрался на полуостров Таиарапу, надеясь, что Мате сможет оценить его полководческий дар.

Хотя ряды кораблестроителей поредели, они, возблагодарив провидение, что отделались так легко, с удвоенной энергией возобновили работу. Но Черчилль не оставил их в покое. Уже через две недели от него пришло письмо, в котором он всячески расписывал сказочную щедрость и радушие Мате и Вехиатуа, а заодно справлялся, не думает ли кто-либо еще последовать его примеру и поселиться в государстве Вехиатуа. Недостойные интриги Черчилля не возымели никакого действия, Моррисон и его товарищи даже не стали ему отвечать. А лучше бы ответили, потому что Черчилль не замедлил собственной персоной явиться в Матаваи. И поразил своих соотечественников потрясающей новостью: Вехиатуа умер, и жители выбрали его вождем! Тут же Черчилль повторил свое приглашение и посулил щедрое вознаграждение тем, кто переберется в его государство. Его посулы соблазнили только Масиретта и Беркетта, которым давно опостылела однообразная и утомительная работа на «верфи». Стоит ли удивляться, что раздосадованный Черчилль на обратном пути хладнокровно застрелил островитянина, который чем-то ему не угодил!

Не прошло и месяца, как из Таиарапу поступили еще более ошеломляющие сведения. В середине апреля в Матаваи явился Браун и сообщил, что как вождь Черчилль, так и его премьер-министр Томпсон отдали богу душу. Поскольку Браун ни у кого не пользовался особым доверием, Моррисон послал своего человека выяснить, что же произошло. Посланный вскоре вернулся с отчетом, который позднее подтвердили многие свидетели. Вот что он рассказал.

Вернувшись на Таиарапу в середине марта, Черчилль сразу же повздорил с Томпсоном, который сам был не прочь стать вождем. В итоге Томпсон из Теахуупоо, где правил Черчилль, перебрался на пироге на север полуострова, в область Таитура. Там его приняли с распростертыми объятиями Титореа (дядя Вехиатура) и «кочевник» Мате. Черчилль подозревал — наверно, не без оснований, — что Томпсон попытается свергнуть его, и на всякий случай отправил темной ночью одного из своих подручных с приказом: пробраться в дом Томпсона и украсть его мушкеты. План отлично удался; к тому же Черчилль сумел убедить своего приятеля, что он-де тут вовсе ни при чем. На удивление легковерный и недалекий Томпсон поверил Черчиллю, даже вернулся к нему. Как и следовало ожидать, мнимая дружба кончилась трагически. Черчилль избил одного из своих самых близких людей, но имени Маитити, а тот в отместку рассказал Томпсону, кто повинен в краже. После этого Томпсон, как только представился случаи, преспокойно застрелил в спину своего двуличного повелителя. Месть рождает месть, а вендетты были обычным делом на Таити, и наиболее преданные из подданных Черчилля сочли своим долгом прикончить Томпсона. Сделали они это так: застигнув его врасплох, повалили на землю и размозжили ему голову огромным камнем.

Как ни потрясли англичан эти страшные расправы, они не горевали, а Моррисон даже записал в журнале, что провидение в лице таитян покарало Томпсона за его ужасное преступление. Теперь кораблестроителям никто не мешал, и они трудились так прилежно, что в начале июля 1790 года шхуна была готова к спуску на воду. Они могли гордиться своим творением: длина — около одиннадцати метров, ширина — около трех и вдоволь места для двенадцати человек.

Спуск на воду происходил на таитянский лад, и руководил им вождь Поино. Моррисон оставил нам превосходное описание этой церемонии: «Пятого все было готово, и мы известили об этом Поино. Он сказал мне, что сперва священнослужитель должен прочитать молитвы, потом можно нести шхуну к воде. Вызвали священнослужителя, он получил молочного поросенка и росток банана и стал обходить вокруг шхуны, останавливаясь у носа и кормы и приговаривая что-то на непонятном диалекте. Иногда он доставал банановый росток из связки, которую велел дать ему Поино, и бросал на палубу шхуны. Так продолжалось весь день и всю ночь, он управился только к утру следующего дня. Потом в сопровождении трехсот-четырехсот человек пришли Поино и Теу (отец Мате). Каждый из них произнес длинную речь, после чего они разделили своих людей на два отряда, причем Поино передал слугам Теу свинью и кусок материи. Один из священнослужителей поднялся на шхуну, и с обеих сторон ему кидали ростки банана. Тогда священнослужитель стал бегать с кормы на нос и обратно, призывая таитян приналечь покрепче. По его знаку все подошли вплотную к шхуне, и кто но дотянулся руками, уперся в нее палкой. Один запел, все подхватили хором, и шхуна сдвинулась с места. За полчаса ее дотащили до моря, где спустили на воду и нарекли именем «Резолюшн». Хотя по пути свалили несколько деревьев, шхуна не пострадала, если не считать сломанных мачт, а расстояние составляло около трех четвертей мили».

Уходя с Таити, Крисчен забрал с собой всю парусину, и корабельщикам в Матаваи оставалось только сшить два паруса из циновок на таитянский лад. Слишком тяжелые, паруса все время лопались по швам. Изрядно поломав себе голову над этим затруднением, Моррисон принял наконец разумное решение отложить на неопределенный срок плавание через Тихий океан. Для «официально» объявленной цели, то есть для экскурсий на соседние острова, «Резолюшн» вполне годился, и все предвкушали пробный рейс. По прихоти судьбы поездка получилась отнюдь не увеселительной, но, чтобы лучше понять последующие события, надо вернуться немного назад.