На берегах Дуная

Маркин Илья Иванович

Отвечая на вопросы, Настя все больше и больше ощущала недовольство собой. Там, в госпитале, в запасном полку, по дороге на фронт, она совсем забыла о тех, кто оставался в роте, кто сейчас так искренне и душевно встретил ее, и думала только о самой себе, об Аксенове, о размолвке с ним, о своей любви. Разве что-нибудь могло быть выше того, что сейчас испытывала она? Разве теплота, искренность, душевное отношение этих людей можно сравнить с неприятностями в личной жизни? Разве это не есть ее настоящая семья, где она всегда найдет поддержку в трудную минуту и теплое участие в любом деле?

Такие

мысли непрерывно возникали в сознании Насти, и она, забыв все тяжелое и неприятное, безумолку говорила, смеялась, мелкими глотками пила вино.

Только поздней ночью закончилась радостная встреча и дядя Степа, как все звали ефрейтора Анашкина, провел девушек в подготовленную для них землянку.

— Настенька, — оставшись вдвоем, порывисто обняла подругу Тоня, — как замечательно все! Как хорошо!

Они долго говорили и заснули только под утро, расстелив шинели на жестком, дощатом топчане.

VI

Утро обещало быть на редкость удачным для «снайперской охоты». Еще с вечера небо очистилось от туч и легкий морозец подсушил землю. На изрытую траншеями равнину опустился прозрачный, как дымчатая кисея, туман.

Настя и Тоня весь день просидели в подготовленном за ночь просторном окопе, замаскированном в голых, изломанных кустах. Тоня присматривалась к новой для нее обстановке, старательно и пунктуально выполняя все, что приказывала ей Настя. Ее все время не покидало радостное, почти восторженное настроение, вызванное и тем, что наконец-то сбылась ее мечта и она попала на самый настоящий фронт, и тем, что так круто изменилась ее жизнь, и она из писаря продовольственной части полка превратилась в воина, и тем, что в роте их встретили так тепло и душевно, и самое главное — тем, что у нее впереди было столько интересного, героического, о чем мечтала она целых три года.

Это настроение не рассеялось и вечером, когда они вдвоем с Настей сидели в крохотной землянке. Ей хотелось говорить и говорить без конца, сходить в другие землянки, поболтать и посмеяться с ребятами, но Настя, такая всегда простая и беззлобная, в этот вечер была сурова и молчалива.

Они рано улеглись спать, но сон к Тоне не приходил. Она лежала с открытыми глазами, и мысли ее перескакивали с одного предмета на другой. То вспоминалась ей родная деревня с краснокирпичными домами и соломенными крышами, с широким прудом в лощине и садом на горе; то видела она школу, подруг и учителей.

Думала она и о своем будущем, о том, как закончится война и она вернется домой. Она отчетливо представляла, как на железнодорожную станцию выедет за ней отец, как они утречком по росистому лугу подъедут к деревне и целая орава ребятишек выбежит встречать их. И она приедет в деревню не одна, а вдвоем, обязательно вдвоем. Это будет хороший парень — смелый, сильный, такой, как Саша Васильков или как сержант Косенко. У него на широкой груди будет много орденов и медалей, и все в деревне будут с восхищением смотреть на него и завидовать ей. А потом… Потом они будут учиться, работать и всегда, всегда находиться вместе, никогда, ни на один денечек не расставаясь.

Только под утро она забылась по-детски спокойным, безмятежным сном. Но долго спать ей не пришлось. Настя разбудила ее:

— Собирайся, пора. Пора идти.

Тоня

поспешно оделась и выскочила из землянки.

На востоке едва приметно алело небо. Жиденький туман стелился по земле. Тоня направилась было к окопу, где вчера вечером сидели они и обсуждали, как лучше расположиться, но Настя вернула ее в землянку и приказала съесть завтрак и выпить стакан чаю. Тоня с трудом проглотила два кусочка вареного мяса, отхлебнула несколько глотков чаю и решительно встала из-за самодельного дощатого столика. Настя неторопливо допила чай, оделась, взяла винтовку. Наконец-то они вышли из землянки и по глубокому ходу сообщения пришли к своей ячейке.

Рассвело. Выползли из тумана траншеи противника. «Снайперская охота» началась. Тоня старательно всматривалась в расположение противника, но ничего, кроме черных бугров, не видела. Прошел час, второй, третий, а они еще не сделали ни одного выстрела. В траншеях противника словно все вымерло. Вчера Тоня сама видела серые фигуры солдат, а сегодня, как нарочно, никакого движения. Она пыталась заговорить с Настей, но та сердито прикрикнула на нее. Пришлось замолчать.

— Смотри, почему не наблюдаешь? — прошептала Настя, и от этого едва слышного шопота Тоня вздрогнула и вновь прильнула к окуляру.

В светлом круге прицела рисовался черный изгиб траншеи. Перед ним виднелись колья и паутина проволочного заграждения. Позади поднималась вверх изрытая окопами равнина. Кое-где торчали почерневшие початки кукурузы. Виднелись какие-то нагромождения кирпича и камня. Тоня всмотрелась в них и увидела разбитую оконную раму, черепки, обгорелые остатки досок и бревен. Это, видимо, было жилое здание. Ей на мгновение опять вспомнился родной дом. Он, так же как этот, стоял на окраине деревни, и когда посмотришь на него из низинки, то за ним скрываются все деревенские постройки.

«Где-то жители?» — подумала Тоня, и ей представилось, как сидят сейчас те, кто жил в этом доме, где-нибудь в поле на холодном ветру. У них и дети, очевидно, есть, может, совсем маленькие. И теперь ни дома, ни одежды…

— В развалинах, видишь? — шепнула Настя.

— Где? — спохватилась Тоня.

— В развалинах дома наблюдатель, — спокойно ответила Настя.

За бурой грудой кирпича Тоня увидела что-то серое и неподвижное с двумя светлыми точками. Присмотревшись, она разглядела плечи, голову и бинокль. Теперь у нее не было никакого сомнения, что это сидит фашист и наблюдает за нашими позициями. Тоне сразу стало жарко и тесно в окопе. Совсем рядом от нее был противник, о котором три с половиной года говорили все.

— Прицелься хорошенько и стреляй, — тихо проговорила Настя, — только спокойно, не волнуйся.

Тоня нащупала пальцем спусковой крючок и, как на стрельбище, затаила дыхание.

В прицеле отчетливо было видно лицо гитлеровца. Он положил бинокль на землю и пальцами протирал глаза. Зеленая каска прикрывала его лоб. Тоня осторожно подводила перекрестье прицела, как учили ее, под грудь фашиста. Линии плавно двигались снизу вверх указательный палец правой руки по привычке давил на спусковой крючок. Сейчас должен произойти выстрел. «Никогда не жди выстрела, — вспомнились Тоне советы командиров, — иначе промахнешься». Она пыталась не думать о выстреле.