На берегах тумана
Шрифт:
— Там, внизу, тебя узнал какой-то верзила со шрамом. Сказал квартальному, что ты убийца, что тебя надо хватать. Квартальный, добрая душа, послал его в префектуру (мол, не упустить бы в этаком многолюдстве, пускай шлют подмогу), а сам отыскал меня и велел передать: уходи. Понял? Бери деньги и убегай поскорее — рейтары мешкать не станут!
Сбивчивый полушепот хозяйской дочери взволновал парня, но вовсе не так, как ожидала Рюни. Нор перепугался, что девушка просто выдумала способ избавиться от него. И только когда Рюни уже замолчала, ему вдруг вспомнился свежий розовый шрам на радостной, неуловимо знакомой роже. Ну конечно, ведь это же не кто иной, как один из давешних проклятых шакалов мелькал
Мысль про «не трепыхаться» показалась достойной и мужественной; даже не без удовольствия парень представил себе, как в комнату врываются латники, а он встает им навстречу со спокойной улыбкой: «А я уж заждался. Если б вы знали, до чего мне все надоело!» Правда, подобные величественные мечтания совершенно не вязались с лихорадочной суетой и беспомощными попытками завернуть в старую куртку выволоченные из-под подушки нож и железный бивень: предметы увесистые, толстая заскорузлая кожа трудно уступает дрожащим пальцам, а когда неуклюжий тючок наконец готов, то при попытке сунуть его под мышку рукава разворачиваются и обе железки с грохотом валятся на пол...
Потом он переминался с ноги на ногу и вздыхал, глядя, как шустро и ловко справляется с непослушными вещами Рюни. Только когда девушка попыталась сунуть в тугой аккуратный сверток отобранные у отца монеты, Нор очнулся, перехватил ее руку, легонько встряхнул:
— Не надо. И спасибо тебе. И... ну, ты понимаешь.
— За скрипку не бойся, я пригляжу... — По лицу Рюни было видно, что ей хотелось сказать что-то совсем другое, но... Вот именно: но.
Она не пошла провожать, только крикнула вслед, чтобы не вздумал соваться на улицу. Это Нор и сам понимал. При ловле какого-нибудь воришки или дебошира рейтары вряд ли стали бы утруждаться особыми предосторожностями, но поимка убийцы — дело ответственное, а потому они наверняка оцепят квартал. Так что путь один — на задний дворик, через забор, через дворик стеклодувни и снова через забор — на Парусную. Не потому, что так безопаснее (у рейтар ведь головы не только ради того, чтобы каски с плеч не валились). А потому что быстрее. Может, не успеют все входы-выходы обложить — до префектуры отсюда не ближний свет.
Перебраться через каменную ограду высотой в человеческий рост при одной руке да еще и с нелегким свертком почему-то оказалось довольно просто. Но во дворе стеклодувни пришлось терять драгоценные мгновения, отбиваясь ногами от сторожевой собаки, причем эта шелудивая тварь, кажется, весь квартал разбудила своим лаем и визгом.
Едва не оставив в пасти проклятой шавки левый сапог, Нор спрыгнул на обильно поросшую вьюном брусчатку Парусной и замер, оглядываясь. Полная луна, звезды и одинокий фонарь, пламя которого неприкаянно трепыхалось за почерневшими осколками битых слюдяных пластин, давали достаточно света, чтобы видеть: улица пуста от поворота до поворота. А что может прятаться за поворотами — это одним всемогущим ведомо. Плохо. Слишком светло, слишком шумно (по ту сторону забора все еще беснуется поганая вислоухая тварь). И совершенно непонятно, куда идти. Хотя почему же непонятно? Как раз понятно — идти просто некуда. И бегство было напрасным, потому что некуда бежать, негде прятаться. Все равно ведь поймают — не теперь, так через день, через два, через десять... В Арсде не затеряешься — слишком уж много везде людей, которым вменяется в обязанность интересоваться всеми и всем.
Нор яростно сплюнул, нагнулся за выроненным свертком. Хватит транжирить время. Поразмыслить о будущем можно и позже, а сейчас надо уходить, да поскорее — иначе это самое будущее выдастся очень коротким. Ну, давай. Хочешь —
Сумерки обманывали, укрывали лунным холодным маревом колдобины и бугорки; трескучие стебли хватко цеплялись за ноги (да бесы бы их пораздирали, жителей местных, по воздуху они, что ли, летают?!). Собака наконец-то заткнулась, но теперь Нора оглушали отзвуки собственных поспешных шагов. А черные стены вымерших на ночь домов со злонамеренной торопливостью отражали, множили дробным эхом даже скрипы подошв и шелестение сухого вьюна.
Бежать Нор боялся; Почему-то казалось, будто стоит лишь заторопиться сверх меры, и позади тут же раздастся властное: «Эй, ты! Лицом ко мне, руки на голову!» Никак он не мог пересилить эту дурацкую уверенность, хоть и оглядывался постоянно, доказывая себе, что сзади никого нет. А тут еще и культя опять разболелась. Вроде бы зажила уже, повязку два дня как сняли — и на тебе, все сначала, в самый подходящий момент. Погорячела, распухла, наверное... Зацепил, что ли, через заборы прыгая?
Но поворот уже близко. Надо свернуть с Парусной и как следует попетлять по окраинам, сбить со следа, затеряться, пропасть. Только осторожно. Не нарваться на ночных подонков. Или на патруль... Впрочем, патрульных издали слыхать — при полном вооружении бесшумность соблюсти трудно. А у квартальных над будками белые фонарики, их можно заметить и обойти переулками. Так что у тех, кто ночными похождениями живет, хлеб не слишком опасен. Ну, пускай... Сейчас-то это на пользу...
У поворота Нор еще раз оглянулся — никого. Пусто. Тихо. Хвала Ветрам, блюстители гражданского спокойствия нынче не слишком проворны. Что ж, и на том спасибо!
Он шагнул вперед и с маху ткнулся лицом в рейтарский нагрудник.
Не успел Нор сообразить, что происходит, как в плечо его впилась тяжелая бронированная рука — впилась, властно рванула, и парень увидел железные маски, заменяющие лица невесть откуда взявшимся башнеподобным латникам.
— Имя! — гулко рявкнул над ухом хрипловатый бас.
Этот голос, превращенный железом наличника в какой-то нечеловеческий рык, был так требователен и жуток, что Нору даже в голову не пришло выкручиваться или хотя бы мешкать с ответом. Но вышедший из повиновения язык помимо хозяйской воли поторопился ляпнуть внезапную несусветицу, и за наличником фыркнули:
— Экое, однако, ты себе имечко людоедское выискал! Леф — надо же!
Насмешка была на удивление добродушной, но кто-то другой (глухие шлемы не давали даже понять, который из рейтар говорит) процедил: «Врешь!», и тут же новый вопрос (снова не понять, чей):
— Почему ночью шляешься?
Нор не ответил. Если они действительно уверены в его вранье, то этот вопрос лишний; если же нет, то схваченный сопляк имеет полное право онеметь с перепугу и немного похлопать глазами. Парень успел заметить, что рейтар всего трое (значит, не случайный патруль — засада). И еще ему показалось, будто допрашивают его только двое: третий же хоть и стоит над душой, но добычей не интересуется, а продолжает следить за улицей. Значит, они все-таки сомневаются, что поймали того, кого хотели?
Лихорадочные размышления Нора были прерваны увесистым тумаком — рейтары начинали терять терпение. Ну так как же это улыбается старый Зизи?
— За что?! Почему гневаются почтеннейшие господа блюстители?! Я ничего такого не делал, я просто шел...
— За каким бесом ты вздумал «просто идти» ночью? Ночью честным малым положено спать, а не шастать!
— Это не я! Это хозяин! Он велел какие-то железки кузнецу в починку нести, пришлось ждать...
— Где живет твой хозяин?
— На Горшечников... — Нор прикусил язык, но было поздно.