На берегах Угрюм-реки
Шрифт:
На Гошке была старенькая заплатанная брезентовая куртка, рубашка с распахнутым воротом, а под рубашкой виднелась грязная майка. И рубашка, и куртка, и сам Гошка, были какие-то серые, чтобы не сказать серо-грязные. Не потому, что он был не мытый, а просто это был такой человек. Его появление в комнате сопровождалось шумными возгласами:
– Ивановна! Это я, мать растак… Промок… – И опять упоминание «матери». Он не ругался, а просто, как говорят, «выражался». И смысл сказанного сводился к следующему: у него болит нога, он «чуток» выпил и «малость» промок.
Он сидел у печки, грел больную ногу, а Анна Ивановна по-матерински выговаривала ему.
– И когда ты, Гошка, пить бросишь… Шестеро детей-то, неровен час утонешь…
– Не-ет, Ивановна, – мотал головой Гошка. – Я… мать… не утону. Никогда не утону… мать…
– Оставайся, хоть переночуй у нас, – уговаривала его Ивановна. – Шиверы впереди, как поедешь?
– Проеду! – утверждал Гошка. – Я… мать… всегда только домой…
Гошка Скопин действительно оправдывал данные ему характеристики. Вода была его стихия. Перекаты и шиверы смущали его не больше, чем порог дома, который он сейчас переступил. Он шел повсюду, не думая, что где-то ему может быть заказана дорога. В нем выплескивалась наружу сила первобытного человека. Кровь Фильки Шквореня или еще более древних праотцев-неандертальцев толкала его на единоборство с природой, у которой он силой и смелостью, но не разумом, отвоевывал себе на кров и пропитание. И на водку, главным образом. И я решил спросить его об оленях. 25 моих оленей стояли в 4 км выше Косы и я не знал покоя.
Ивановна налила ему чаю. Гошка, прихлебывая из кружки, выслушал меня внимательно и, я бы сказал, трезво.
– А сколько заплатишь? – спросил он.
Я предложил ему назвать свою цену. Хищный блеск старателя, почуявшего богатую россыпь, появилась в его прозрачных глазах.
Он назвал цену и объяснил:
– Нужно сбивать плотики. Два-три… Нет, двух хватит. А лес не заготовлен. Валить его надо… А вести плоты через шиверы (он снова упомянул мать) тоже не чай пить…
Я мог дать ему в два с половиной раза меньше.
Он сразу ослабел, глаза его снова стали пьяными.
– За эти деньги пусть они во-от куда идут, – махнул он рукой на скрытые ночью и туманом горы. – Месяц пройдут.
Разговор был исчерпан.
Гошка встал. Не попадая в рукава он стал натягивать мокрую куртку. Поднял брошенный у порога и задубевший на холоде, так что он и сейчас стоял колом, дождевик.
Снялся с места и Сашка Антонов.
– Да ночуйте сегодня, непутевые вы люди, – говорила им хозяйка. Но они вышли.
Взревел мотор. В тон ему прокатился прощальный разбойничий свист. И лодка умчалась в ночь, в горы, навстречу большой воде, навстречу шиверам и неизвестности.
Появившаяся было слабая надежда рассеялась, так и не успев принять реальных очертаний. Снова олени остались где-то за горами. Снова между ними и мною лежала непроходимая долина прорыва Витима и острые гребни Южно-Муйского хребта.
Но ведь не сошелся же свет клином на одном Гошке! Взоры наши снова обратились к Витиму.
Дожди закрыли горизонт, приземлили самолеты, задержали движение в воздухе и на земле, но зато на реке все пришло в движение. Словно прорвав запруду, по Витиму двинулся сплав. Его открыли плоские и широкие самоходные баржи. Наполнив берега гулом моторов, они прошли мимо Спицино – одна, другая, третья – стремительные, как миноносцы. За ними, тяжело урча, но все же не в пример быстрее, чем вверх по течению, спустились маленькие «БМК». Они тянули за собой баржи с горючим, с продуктами, с сеном. Раньше, когда катера поднимались вверх по Витиму, задолго уже был слышен шум моторов. Берега Витима гудели долго и однотонно, а катер все не показывался, так медленно двигался он, так трудно давался ему путь вверх по реке. Теперь же катера, волоча за собой 100-тонный груз, появлялись в узких «воротах» Южно-Муйских гор и уже через несколько минут оставляли Спицино позади. Один за другим, один за другим. Но никто не соглашался задержаться, чтобы сплавить наших оленей. Оставалось только последнее средство: съездить в Толмачевское и попытаться арендовать катер в лесхозе. Кстати, мы могли совместить эту поездку с изучением интересующих нас песков.
И так, теперь мне предстояло вести переговоры об аренде лодки. По мере того, как наше пребывание в Спицино затягивалось, по мере того как росла неуверенность в возможности использовать оленей, по мере того как выяснялось, что на Витиме нужна в первую очередь лодка, а не олени, у меня все больше и больше крепло убеждение о необходимости арендовать лодку не на день-два, а на две-три недели, чтобы детально осмотреть берега Витима вплоть до Парамского порога, а, будет время, проплыть сколько сможем по Муе и по Конде. И вот, когда близлежащие места были уже осмотрены, когда вопрос об аренде баржи для перевозки оленей потребовал поездки в Толмачевское, а в Догапчан удобнее было делать маршруты на лодке, а не пешком, возникла конкретная потребность делового разговора. Но с кем говорить – с Павлом Ивановичем или с Геркой? С Павлом Ивановичем у меня была уже предварительная договоренность, но сам старик был слаб здоровьем, находился на пенсии, да и «Стрела» принадлежала Герке.
Леша Спиркин посоветовал мне иметь дело с Геркой. Да, все клонилось к тому, что Болдюсов-сын устроит нас лучше, чем Болдюсов-отец. На том и порешили. В один из таких дней мы поговорили с Геркой, договорились, совершили несколько первых поездок в Догапчан и Толмачевское.
Наступило 30 июня. Наладилась погода. Близлежащие участки были уже осмотрены. Можно было ехать в Неляты и дальше на Парам.
И вдруг Герка заявил, что он ехать с нами не может.
– То есть как не можешь, мы же договаривались!
Упрямо свесив на свой длинный нос еще более длинный чуб он повторял, что на Парам ехать с нами не может.
– До Нелят могу довести, а дальше нет.
Уже 2—3 дня с Геркой творилось что-то неладное. Он ходил злой, мрачный, материл всех напропалую. Что за причина тому, я не знал. Быть может молчаливая Дуня приревновала его к Алле. Но не исключено, что Герка просто был лентяй – во всяком случае он уже не первый раз подводил нас.
Не добившись проку, я, наконец, пошел на уступку.
– Хорошо, – сказал я. – Свези нас в Неляты, а там мы наймем другую лодку.
Герка минуту подумал, а потом заявил, что нет и в Неляты он нас не повезет, только до Догапчан.
– Но ведь ты только что сам говорил, что можешь довести нас до Нелят.
Он не считался ни с логикой, ни с разумом, ни даже со своим собственным словом.
– До Догапчана довезу, – повторял он и вид у него при этом был законченного кретина.
– Но ведь ты же подводишь нас, – снова и снова взывал я к его разуму, совести, чести – всему тому, что в хотя бы маленькой дозе, должно быть у человека. – Ведь если бы ты нас не обнадежил, мы бы давно договорились с одним из проходящих катеров и были бы сейчас в Нелятах.
– Поговорите с отцом, – наконец сказал он. – Может быть он согласится, а я не повезу.
Мысленно облаяв Герку самыми последними словами, я обратился к Павлу Ивановичу.
– Выручайте, – попросил я его. – Как же нам теперь…
– Ладно, – коротко сказал старик. – Поеду. – И обругал комсомольцев, которые «много себе знают».
Комсомольцев-то он обругал, конечно, зря, свидетельством тому могут служить девчата с Муйской метеостанции, а если Герка и был когда-то комсомольцем – во что поверить трудно – то это, конечно, было чистейшим недоразумением. После того, как Павел Иванович дал свое согласие, вопрос поездки практически был решен и вдруг Герка тоже согласился сделать один рейс до Нелят. Наступило 1 июля.