На безымянной высоте

Черняков Юрий Веняаминович

Он недоуменно оглянулся. И присвистнул. Его напар­ник лежал, уткнувшись лицом в жухлую траву, с раной в виске.

Тогда Рихард приник к включенной рации, которая негромко посвистывала и завывала на коротких волнах.

— У меня проблема, у меня проблема... Фридрих мертв, повторяю, Фридрих, мой напарник, мертв.

Отключил рацию и задумчиво уставился на мертве­ца, с которым только что разговаривал.

— Прости, Фридрих, но, пожалуй, ты мне очень помог своей гибелью. Да, ты всегда мне помогал, будучи живым, но сейчас своею смертью ты помог мне гораздо больше, подав отличную мысль.

* * *

— Не пойму. Похоже, ты попала... — вполголоса про­говорил Степан, глядя в уцелевший окуляр разбитого бинокля. — Или нет? Нет, кто-то там лежит, раскинул­ся... Надо же! У Паши нашего Никодимова ну никак не получалось! Неделю охотился. А тут, считай, со второго выстрела...

— Быть не может. Он вроде твой бинокль повредил, а ты все равно видишь? — усомнился Безухов.

— А чего тут не видеть... На смотри сам. Один окуляр целый. Вон гляди, гляди, кусты зашевелились. Это сани­тары потащили герра снайпера на кладбище... Ну что, Семеныч, мартышка к старости совсем слаба глазами ста­ла? Совсем ничего не видишь?

Безухов долго смотрел в уцелевший окуляр, покачи­вая головой, не отвечая на подкалывания Степана. И только цокал языком:

— Ну, дочка, с нас причитается... Теперь вижу. Вроде действительно труп понесли. — Он обернулся к Оле Позднеевой и крепко пожал руку.

Она поморщилась от боли и тут же улыбнулась: ста­раемся, мол.

— Оль, это уже который на личном счету? — поинте­ресовался Малахов. И заглянул девушке в лицо, не скры­вая при этом своего восхищения.

— Снайпер — седьмой, — сказала она, не тая радост­ной улыбки. — Но чтобы вот так почти сразу, со второго выстрела, это первый... Я свободна, товарищ старши­на? — спросила она у Ивана Безухова.

— Отдыхай, дочка! — сказал Иван, строго глянув на Малахова. — Завтра утром, если все будет хорошо, тебя велено отправить обратно в корпус.

— Оль, я тебя провожу... — привстал было Малахов и осекся, встретив взгляд старшины.

Девушка уходила, устало понурившись, а Иван, Про­хор, Степан, Михаил не без сожаления смотрели ей вслед. Малахов же наблюдал за Ольгой в бинокль, пока она не скрылась за поворотом траншеи.

— А зачем ее отпускать? — спросил он. — Пусть у нас остается. Она уедет, а тут еще какой-нибудь снайпер объя­вится. Похлеще этого. Верно?

Ему никто не ответил, и он перевел взгляд на немец­кие позиции.

— Ну и где они, гансы ваши? — спросил он. — Мо­жет, разбежались все давно, после Олиного выстрела?

— Это они тебя увидели — и сразу все попрятались, — сказал Прохор.

— А ты им покажись, — хмыкнул Михаил. — Сразу объявятся.

— Ладно, кончай балаболить. Ну что, старшина, ког­да за «языком» пойдем? — спросил Малахов у Ивана Безухова.

— Как начальство прикажет. — Иван Безухов пожал плечами. — Как только, так сразу. Не задержимся...

— Самсонов, слышь, вчера опять орал: вы кого, мать вашу растак, притащили? — вздохнул Степан. — Ему Иноземцев за нас уже пистон вставил... Мол, ничего от такого «языка» не добьешься... Сегодня нашего немца в штаб дивизии, с глаз долой, отправили.

— Это точно. Не тот «язык» нынче пошел, — согла­сился Прохор. — Одни пенсионеры или слабонервные. Только «Гитлер капут» и знают. В сорок первом как было, а? Помните? Там любого притащишь — и начальство на него не налюбуется... А счас привередничают. И этот не тот, и тот не этот. За «языком» уже ходим как в лес по гри­бы. Все смотришь, как бы поганки не попались...

— Да и как в темноте разглядишь? — сочувственно поддакнул Иван. — Придется их днем брать, что ли.

— Ладно, старшой, раз ты взял меня на поруки, ты мне лучше границу покажи, — сказал Малахов Безухову, по-прежнему глядя в бинокль. — Просвети, где хоть она? И кто там сидит.

— Вон ту высотку видишь? — кивнул Иван Безухов, передав ему бинокль. — На десять часов. На ней еще дубы растут, видишь? Это уже, считай, заграница. Там тебя, освободителя, с хлебом-солью давно ждут.

— Так ведь рукой подать! — присвистнул Малахов. — Я бы за пять минут дополз. А чего? Раз — и в дамках!

— Доплюнуть можно, — усмехнулся Прохор. — Ты, Колян, главное, не горюй... Еще наползаешься. Твое от тебя не уйдет.

— Гляжу я на вас и вижу, — усмехнулся Малахов, — что хоть вы с сорок первого на брюхе елозите, а ни черта не слышали про постановление ЦК и Политбюро насчет границы...

— А ты будто знаешь... — хмыкнул Степан.

— Знаю! Хоть постановление пока секретное. И даже могу рассказать, про что оно, если очень попросите. Толь­ко дайте закурить... Спички есть?

— А, черт! — Спохватившись, Иван достал папиро­сы, одолженные у Шульгина, протянул сослуживцам. Степан и Прохор прикурили от одной спички.

— А ты подождешь... — строго сказал старшина Ма­лахову. — Третий не прикуривает, пора бы знать... На вот, прикури от моей. Только кури в кулак, не изображай тут вулкан Везувий над нашим секретом, слыхал, чего гово­рю? А теперь рассказывай, чего тебе доложили, а нам нет.

Малахов сначала обиженно молчал, но, после того как старшина дал ему папиросу да еще обслужил по полной, смилостивился.

И, как следует затянувшись, выпустил дым кольца­ми, так что все замахали руками, разгоняя его, и, важни­чая, начал рассказывать.

— От знающих людей в нашем лагере слыхал: това­рищ Сталин секретную директиву подготовил: мол, чу­жого нам не надо, а своего не отдадим. Как до своей гра­ницы дойдем, так сразу пинка Адольфу под зад и все, ба­ста. В смысле — хорош нашу русскую кровь за англосак­сов проливать! Пусть теперь они свою льют! А всем рус­ским воинам, кто целые, кто увечные, кто на своих дво­их, иль на костылях, будет дан один приказ: кончай вое­вать, всем домой, на печь, к бабе под бок!

Разведчики скептически усмехнулись, покрутили го­ловами.