На безымянной высоте

Черняков Юрий Веняаминович

— Считайте, уже зажила.

— Так... Это интересно. Знаешь немецкий?

— Так точно. Моя мать до войны в школе преподавала.

— Это пригодится. Переводчик нам вообще нужен... Но сейчас мне нужнее всего язык, лейтенант! И чтоб это был штабной, кадровый офицер. Все эти старперы-резер­висты мне уже во как осточертели. — Иноземцев провел ребром ладони по горлу.

— Когда?

— Еще вчера. Сможешь? Рука сработает? Малютин подумал.

— Ну раз надо... Тогда мне понадобится немецкая форма, товарищ майор. На троих человек. Одна, офицер­ская, две солдатские.

— Найдем, — кивнул Иноземцев.

— Пара немецких автоматов...

— Этого добра у нас... — Иноземцев махнул рукой. — Главное, смотри, какие у нас разведчики! Орлы! — Он подозвал жестом Степана Каморина, стоявшего в отда­лении.

— Сержант Каморин, — представил его Иноземцев. — Воюет со мной от самого Сталинграда. Имеет на своем счету двадцать девять «языков». Как, Степан Петрович, возьмем офицера?

— Чего ж не взять? — ответил Степан, глядя в глаза Иноземцеву. — Лишь бы свои на обратном пути не об­стреляли.

— Что еще? — спросил Иноземцев Малютина.

— Час на сон. Это лично мне.

— Договорились. И еще полчаса на сборы и разгиль­дяйство... Григорий Михайлович! — крикнул Иноземцев, обернувшись.

Подполковник Нефедов тут же подбежал, как если бы специально дожидался приглашения.

— Лейтенанту Малютину три комплекта немецкой формы, включая одну офицерскую.

— Капитанскую, майорскую? — спросил Нефедов.

— Молод он еще для майора... — Иноземцев смерил лейтенанта взглядом. — И теплую землянку, где лейтенан­та никто не побеспокоит, включая женский персонал.

— Так это ты его у нас просил? — тихо произнес Его­ров, склонившись к уху Иноземцева, когда они отошли от Малютина.

— Что, уже жалеешь, что отдал? — хмыкнул Инозем­цев.

— Да уж... Ты ведь знал, кого просить... Глаз у тебя, Сер­гей Павлович, алмаз. Сразу видишь нужных тебе людей.

— Это навряд ли. Не всегда и не тех людей я считаю нужными и полезными... И потому до сих пор служу май­ором, хотя и на полковничьей должности, — сказал Ино­земцев.

— Прекрати, Сергей, — тихо ответил Егоров. — Опять ты за свое. Прекрасно знаешь, чего мне стоило пробить твою кандидатуру в академию. Но ведь пробил же?

— Так это ты меня сосватал? Я тебя, кажется, не про­сил...

— Просто ты достойнее других, уж я-то знаю... Как, впрочем, и на должность комполка тоже я тебя проби­вал. Это уже было полегче.

— Не понял. То есть ты же меня и назад завернул из академии?

— Угадал. Но это уже было намного легче...

— И правильно сделал, Игорь Андреевич, — подумав, сказал Иноземцев. — Мы с тобой кадровые офицеры. Идет война, и не можем мы, не имеем права прохлаж­даться в тылу. Это я тебе говорю не для красного словца... Сам понимаешь, будет подло бросать перед концом вой­ны, когда гибель любого солдата или просто подчинен­ного особенно болезненна, тех, с кем мы воевали от гра­ницы и до границы и кто нам с тобой доверял.

— Знаю, Сергей, знаю и понимаю... Как и то знаю, что ты из-за меня претерпел в тридцать седьмом, когда меня арестовали как троцкиста...

Иноземцев прижал палец к губам, кивнув в сторону прислушивающегося к их беседе капитана Шульгина.

5

Малютин зашел в отведенный ему блиндаж. Там было сумрачно, тепло и тихо. Только дрова потрескивали в бур­жуйке. Он лег на нары, блаженно вытянулся, закрыл гла­за. И — мгновенно заснул... Ему снились мать и отец, а также сестренка Зина. Будто рано утром его разбудила рука матери, севшей с ним рядом. А когда она стала гла­дить его по волосам, он открыл глаза и проснулся...

Мгновенно вскочил, машинально схватил автомат, лежавший под свернутой вместо подушки телогрейкой, и сидевшая рядом чемпионка по стрельбе Оля Позднеева поспешно отняла руку и тоже вскочила.

— Кто?.. — спросил он и только тогда заметил у нее в руках свою выстиранную и тщательно выглаженную гим­настерку.

— Фу ты черт... Извините, Оля... Можно я так буду вас называть?

— Нет, это вы меня извините, товарищ лейтенант, что вас разбудила... И называйте меня как хотите. И давай будем на «ты».

— Спасибо, Оля, — дружески улыбнулся Малютин. — Да ты садись, чего стоять.

Она села рядом, не сводя с него глаз.

— Можно один вопрос? — спросила она, наблюдая, как он надевает гимнастерку на мускулистое тело.

— Спрашивай. — Лейтенант пожал плечами.

— Вы давно Катю знаете? У вас с ней роман? — тихо спросила она.

— Катю? — не сразу понял он. — Конечно, давно. Но очень недолго. Всего одну ночь...

Она ошарашенно, приоткрыв рот, посмотрела на него.

— Давно ее не видел и уже не чаял встретить, да и не знал, где искать. Ни адреса, ни номера полевой почты... И вдруг такая удача— приезжаю сюда, а она, оказывает­ся, здесь, представляешь?

— Она красивая... Она вам очень нравится?

— Очень, — искренне признался Малютин. — А зна­ла бы ты, сколько она стихов помнит... Мы с ней позна­комились случайно, на железнодорожной станции, летом сорок первого, под Орлом. Я как раз только что офицер­ские курсы закончил и направление получил... А она кур­сы радистов или связисток... Станцию разбомбили, и мы с ней всю ночь ждали на вокзале, пока пути восстановят, и, чтобы не уснуть и не пропустить свой эшелон, читали друг другу стихи. Я ей, она мне. Но она знает их больше меня...

У двери блиндажа кто-то осторожно кашлянул, а по­том так же осторожно постучал.

— Товарищ лейтенант, вы не спите? — спросил, при­открыв дверь, старшина Безухов. У него в руках было не­мецкое обмундирование. — Извините, я думал, вы один. Услышал ваш голос, думал, не спите.

— Заходите, заходите, товарищ старшина, — сказал, смутившись, Малютин и тут же встал. — Что-то мне се­годня приходится часто переодеваться...

И начал разглядывать принесенную старшиной фор­му немецкого капитана.