На Чулышмане
Шрифт:
Я смотрю на его сумку. Она полна рыбы и вся пропитана кровью.
Мишка, видимо поняв мое сомнение, рассеивает его:
– Так всегда. Харюза кровят к дождю.
Я рассказываю ему о хариусе-гиганте, и, видимо, напрасно. Мишка тут же вскакивает на плиту и принимается тралить своими мушками, крючками и мормышками, дополнительно привязанными к леске, мою заводь-аквариум. Но все напрасно. Рыбак разочарован, а я радуюсь: этот хариус-призрак остается только моим.
Ночью, как и предсказывал Мишка, пошел дождь. Он шел и утром, и днем и только к вечеру утих и дал нам возможность подсушить одежду.
Перед самыми сумерками
Четвертая ночь на Чулышмане очень походила на вторую: на небе были те же самые звезды, а река дарила мне те же самые сказочные ночные голоса. Но теперь я без прежнего удивления слушал и шум площади, и цыганский хор, и бормотание приемника, и крикливый спор. Эти голоса уже не мешали мне спать.
Утро четвертого дня ушло на сборы. Потом мы перебрели реку, пугая белок и бурундуков, миновали сосновый лесок, прижатый к самым скалам речной протоки, и вышли к излучине Чулышмана, залитой червонным светом поздней осени. Здесь можно было остановиться и ночевать, но Мишка ко всему прочему был еще и суеверен и ночевать рядом с аилом, куда по ночам якобы являются духи гор, категорически отказался.
Когда-то этот аил, шестиугольная юрта, сложенная из лиственничных бревен и покрытая лиственничной корой, была жилищем скотовода, но сегодня в юрте-аиле никто не жил, и, как водится в горах, полуразрушенное жилище перешло во владение духов. Эти духи могут быть добрыми и злыми, но в любом случае ты узнаешь об их присутствии то по скрипу вдруг открывшейся двери, а то и по странному голосу, прозвучавшему вдруг в ночи. Духов гор надо уважать, и тогда они будут благоволить к тебе.
Наверное, в то утро мы ничем не обидели духов Чулышмана, и они подарили нам всю палитру последних живых красок природы и долгожданную встречу с тайменями…
Чулышман около оставленного аила больше походил на Верхнюю Волгу где-то в районе Старицы, чем на бурный поток, катящийся с гор. То ли река, пробившаяся сюда через скалы, к этому времени уставала, то ли именно здесь она решила успокоиться на время, чтобы собрать силы перед новым препятствием, только не нес на себе Чулышман в этом месте бешеной пены, не поднимался на дыбы и не хрипел. После нескольких дней соседства с ревом порогов Река показалась мне здесь непривычно тихой, и я мог слышать, как на том берегу реки переговаривались между собой кедровки.
Мы подъехали на конях к самой воде. Чулышман встретил нас здесь широкой каменистой отмелью, по которой в высоких сапогах можно было без особого труда добраться чуть ли не до середины потока. Дальше цвет воды густел и отмель начинала круто падать вниз к противоположному берегу. Там, у левого берега, и была глубокая яма, в которой и полагалось отстаиваться между охотами самым главным тайменям Чулышмана.
Я еще только вынимал из чехла свой спиннинг, когда услышал Мишкин вскрик… Как всегда, Мишка опередил меня. Спрыгнув с коня и выдернув из арчемака свой спиннинг-коротышку, который был постоянно вооружен блесной, азартный рыбак тут же забрел в воду и сильно метнул крашено-травленую медяшку к противоположному берегу.
Таймень взял как раз там, где каменистая отмель начинала скатываться в глубину. Когда я услышал Мишкин вскрик, таймень уже был посреди отмели. Его еще было плохо видно, но Мишка что было сил тащил рыбину на берег, перекинув леску через плечо.
Таймень шел следом тяжело, время от времени взрываясь фонтанами брызг. Я хотел крикнуть, чтобы Мишка был осторожней, но не стал мешать. Да и вряд ли какие-то мои советы были бы услышаны рыбаком, который первый раз в своей жизни вытаскивал из воды настоящего тайменя.
А таймень, хотя и сопротивляясь, приближался к обрезу воды. Вот из воды первый раз показалась его серо-синяя широкая спина. Вот он уже наполовину показался из воды… И тут Мишка бросил леску, в несколько прыжков оказался рядом с тайменем и ловко, будто делал это всю свою жизнь, подхватил рыбину под жабры и вытащил ее на берег.
Таймень неистовствовал, подкидывая над камнями то голову, то хвост, а то и вскидываясь всем своим литым брусковатым телом. А Мишка уже целил в голову рыбине увесистым камнем.
Я отошел чуть в сторону, пониже того места, где счастливый рыбак возился со своей добычей, и легко отправил к противоположному берегу эмалированную финскую блесенку, оснащенную небольшим белым тройником. Блесна мягким шлепком встретила воду, течение подхватило ее и стало разворачивать по дуге. Я медленно вращал катушку. Сейчас блесна будет как раз над свалом отмели. Сейчас она уйдет с глубины и заиграет над камнями. И как раз тут точно таким же мертвым зацепом-остановом, который уже был знаком мне по первой встрече с тайменем-талмешонком, настоящий таймень остановил эмалированную металлическую полоску.
А потом было все как по науке. Я неторопливо, но настойчиво вел рыбину по отмели. Она, не встречая с моей стороны особого нетерпения, будто подчинясь судьбе, шла ко мне. Течение прижимало ее к берегу, и очень скоро еще издали я увидел на галечной отмели свою добычу.
Таймень темно-серой тенью лежал на каменистом дне. Лежал неподвижно, как обрубок затонувшего дерева. Сколько продолжалась эта молчаливая борьба-противостояние?.. Я вращал ручку катушки, трещал тормоз. Рыбина снова приближалась ко мне и снова, как будто опомнившись, упрямо возвращалась в глубину.
Внешне все это выглядело очень спокойно. Здесь не было ни щучьих свечек, ни нервных толчков окуня. Мишке, по-видимому, надоело ждать меня и моего тайменя, и он по-своему откровенно советовал мне тащить рыбу прямо на берег. Я же не мог принимать тогда чужих советов – ведь это тоже был мой первый настоящий таймень.
Он был прекрасен в своем серо-голубом лаке, расцвеченном оранжевым бисером, и невероятно тяжел, будто это была и не рыба, а нечто иное, наполненное живым свинцом.
Больше мне не пришлось пережить на Чулышмане подобной встречи. Вслед за этим тайменем еще три раза подряд на одном и том же месте брали, видимо, такие же по величине рыбины. Но мой спиннинг все-таки был недостаточно жестким, чтобы засечь рыбину с бульдожьими челюстями, а тройник на блесне недостаточно прочен, чтобы выдержать такую бульдожью хватку. После короткого, почти собачьего, рывка головой таймень уходил на глубину, а я подматывал обратно блесну со смятым тройником.