На далеких рубежах
Шрифт:
— Майор Гришин часто говорит, — продолжал Поддубный, — что теперь, дескать, мирное время. Но разве нам неизвестно, что американские бомбардировщики патрулируют с водородными бомбами на борту? Не на земле, в воздухе они дежурят! Приказ — и молниеносная вспышка войны. Кто же нам, военным летчикам, позволит в такой сложной обстановке плестись в хвосте?
Поддубный говорил спокойно, не размахивая над трибуной руками, как это делал Гришин, не повышая голоса. Но каждая его фраза, каждое слово гремели как набат.
Слушая Поддубного, Гришин невольно сжимался, уходил в себя. Он понимал: правда на стороне майора. Но вместе с тем ему казалось, что Поддубный перехлестывает, ибо не в состоянии понять конкретных условий сегодняшнего дня. Его речь хороша для другого полка, но отнюдь не для Кизыл-Калынского.
Последним в прениях выступил замполит Горбунов. Разумеется, он целиком и полностью поддержал Поддубного, Дроздова, Маркова и подверг резкой критике Гришина. Упомянул замполит и о попытке Гришина «упрятать» Поддубного и Дроздова в кабины самолетов.
Это сообщение вызвало возмущение решительно всех коммунистов. А Гришин, одолеваемый чувством стыда, пришел в неописуемую ярость.
— Вы подрываете мой авторитет! — горячился он. — Нарушаете инструкцию! Я буду жаловаться генералу! Главкому!
— Жалуйтесь! — оборвал его замполит. — Но помните: ни генерал, ни главком не похвалят вас и не поддержат. Они тоже коммунисты. У всех нас, больших и малых начальников, у членов партии и беспартийных, есть один самый главный главком — это наша Коммунистическая партия. Мы здесь не делаем ничего такого, что противоречило бы указаниям партии, ее политике. Коммунисты не могут, не должны равнодушно относиться к недостаткам, от кого бы эти недостатки ни исходили!
Три с лишним часа длилось собрание. Оно всколыхнуло сердца и чувства всех коммунистов. Каждый ощущал приближение переломного момента.
После собрания майор Поддубный сразу же возвратился домой. Уборщицы, очевидно, не было. Комната оставалась неубранной. В пепельнице торчали окурки, на полу валялись скомканные листы бумаги и старые, пожелтевшие от времени газеты, по-видимому слетевшие со стола.
Он снял с себя тужурку и принялся наводить порядок. Свернул из бумаги кулек и высыпал туда содержимое пепельницы. Смахнул газетой пыль со стола. Веника не оказалось, и он стал подметать пол сапожной щеткой. Это было чертовски неудобно. Он отбросил щетку и устало опустился на диван, который пока служил ему и кроватью.
Он лежал и думал о только что закончившемся партийном собрании. Какую залежавшуюся глыбу своротило оно! По всему видно, что Гришин, конечно, не сдастся с первого раза. Он, ко всему прочему, был еще невероятно упрямым. Но сдвиги наметились, и это очень хорошо! Правильно сделал замполит, подняв коммунистов полка на борьбу с упрощенчеством и послаблением в летной учебе.
Послабление… Какими последствиями чревато оно, когда над миром нависла зловещая туча, готовая разразиться ливнем атомных ядер… Ослабишь напряжение в боевой учебе сегодня, завтра, послезавтра, а там, глядишь, уже и вовсе отстал. А отсталых бьют беспощадно, безжалостно. Враг потому и называется врагом, что он неумолим. Его можно одолеть только превосходящей силой, и силу эту надо кропотливо накапливать изо дня в день. Все это тем более важно, что враги Советского Союза и всего социалистического лагеря лихорадочно готовятся к военным мероприятиям… И не только в войсках, но и в научных лабораториях, в цехах заводов, одним словом — везде.
Наша партия, наше правительство прилагают огромные усилия, чтобы предотвратить войну. Они требуют разоружения, обращаются к народам всего земного шара. Но пока правящие круги капиталистических стран отвергают эту миролюбивую политику Советского правительства, нашим ученым, инженерам, рабочим тоже приходится делать бомбы, снаряды, ракеты… Иного выхода нет. Когда сумасшедший беснуется, на него надевают смирительную рубаху.
Военная техника движется вперед семимильными шагами. Самолет новой конструкции, поставленный для сборки на ленту конвейера, стареет, едва успев сойти с нее. Научная мысль врывается в заводские цехи, как воздух в вакуумный сосуд, в стенке которого просверлили отверстие, и выметает даже то, что может устареть в самое ближайшее время. И раз такова современная действительность, позволительно ли вести в авиационном полку учебный процесс черепашьими темпами? Ведь не секрет, что скоро должны прийти в полк самолеты с большими скоростями и потолком. А тут еще не используются в полной мере возможности старых. Да, — одобрил свои действия Поддубный, — я поступаю правильно, идя в решительную атаку против Гришина и ему подобных! Они опасны своей слепотой, трусостью, консерватизмом.
Поддубный не был на фронте. Он не видел тяжелого сорок первого года. Но однополчане с горечью рассказывали, что первые свои боевые вылеты они совершали звеньями, состоящими из трех самолетов. А немцы сразу выставили пары, которые оказались более маневренными. Ведущий атакует, ведомый прикрывает, и наоборот. А наш третий самолет вертелся, как пятое колесо в колеснице, пока летчики сами не отбросили его. Между тем и в этом полку находились люди, которые еще до войны предлагали создать пары. Почему же их не создали? Да потому, что такие вот гришины мешали. Они боялись новшества, не задумывались у себя в полку над тактическими приемами, ждали, когда Генштаб подскажет, как сподручнее действовать звеном… Сами ничего не создавали и у других опыта не перенимали. «Как? Изменить боевой порядок звена? Что вы!» — ужасались эти трусы и перестраховщики.
Досадно, что они и теперь встречаются, хотя времена нынче уже не те!.. Это показало и сегодняшнее партийное собрание…
Глава шестая
Гауптвахта отрезвляюще повлияла на старшего лейтенанта Телюкова. В конце концов он понял, что мишень отбил случайно (кто же может точно прицелиться в трос толщиной в папиросу!), да и маневр был бессмысленный и действительно слишком рискованный. Пушечная трасса пролетела в каких-нибудь двух-трех метрах от стабилизатора самолета-буксировщика. Достаточно было взять чуть меньший ракурс, чтобы снаряды отбили стабилизатор. Тогда — катастрофа или в лучшем случае авария. Кроме того, он, Телюков, сам мог наткнуться на отбитую мишень или, что еще опаснее, на стальной трос.
«Пора, пора тебе, Филипп Кондратьевич, браться за ум» — мысленно отчитывал он себя, сидя после освобождения в парикмахерской.
Побрившись, он на попутной машине помчался на аэродром: уж больно стосковался по самолету и всему тому, чем живут летчики.
Конечно, командир не допустит его, Телюкова, к полетам потому, что, во-первых, он не проходил предварительной и предполетной подготовки, а во-вторых, для него вообще не планировали и не могли планировать полеты. Но ему необходимо хоть подышать аэродромным воздухом после этой гауптвахты, чтобы ее песком занесло…
День клонился к вечеру. В дальнем небе загорались звезды. Прожектористы, прибыв на свои точки, раскиданные по пустыне, проверяли прожекторы, направляя лучи в зону воздушной стрельбы. Авиационные специалисты выводили самолеты на старт, буксируя их автомобилями.
Еще издали увидел Телюков, что его самолет стоит в чехле. Ожидает хозяина, с горечью подумал он, а хозяин, будто обыкновенный воришка, под арестом…
Стыд охватил старшего лейтенанта. Но еще больший стыд — впереди. Товарищи наверняка будут потешаться над ним: «Ну как там, Филипп Кондратьевич, на гарнизонном курорте?» Совестно будет в глаза глядеть подчиненным — технику и механику! Требует от них, а сам что?..