На дальних берегах
Шрифт:
— Пусть перебирается сюда. После переполоха, который вы произвели в городе, вам нельзя появляться там, ну хотя бы месяц.
— Можно, Сергей Николаевич, — запротестовал Михайло. — Мы оба наденем солдатскую форму. Знаете, этакие, чуть подвыпившие, веселые солдатики. У Васи, конечно, щека уже пройдет, — Мехти улыбнулся. — К тому же мне удалось сегодня побродить по всему городу, и я представляю себе обстановку уже не по картам и рассказам…
— Нельзя, Мехти, — мягко, но решительно повторил Сергей Николаевич. — Столько ролей за такой короткий срок! Крестьянский парень, ефрейтор, обер-лейтенант, а теперь вот — подвыпивший солдат… Кончится война, разъедемся мы с тобой по домам, и, боюсь, станешь ты не художником, а артистом, — пошутил полковник.
— Нет, — закуривая папиросу, серьезно ответил Мехти, — живописи я не изменю, Сергей Николаевич. Вчера вот не утерпел, зашел в Сан-Джусто. И, поверите ли, я мог бы там простоять, целый день.
— Так уж и целый?
— Правда, Сергей Николаевич!
— Ладно, верю, хотя ты и любишь преувеличивать… Командира видел?
— Видел. Он проверял с начштаба пост, а мы как раз проходили мимо. Я ведь не один пришел, Сергей Николаевич.
— С кем же?
— Да не то англичанин, не то американец.
Мехти придвинул свой стул ближе к полковнику и в нескольких словах рассказал ему о встрече с незнакомцем и о своем решении привести его сюда.
— Та-ак… — Сергей Николаевич задумался. — Скажи, Мехти, а зачем, собственно, ты притащил его к нам?
— Риск-то невелик, Сергей Николаевич. Если он и вправду от союзников, то чего ж его бояться? А если враг, то ведь он теперь в наших руках.
— А мог бы и улизнуть! Это тебе не приходило в голову?.. Разделался бы с вами и после с точными данными о наших явках, с нашими паролями вернулся бы назад, к немцам. И нас взяли бы в мешок!
Мехти сидел насупившись, чуть не до крови закусив губу.
— Ведь вы останавливались у наших людей, шли по нашим тайным тропам?..
— Ну да…
Они помолчали. Потом Мехти медленно поднял голову, твердо сказал:
— Вы правы, Сергей Николаевич. Я совершил большую оплошность.
Полковник откинулся на спинку стула и улыбнулся:
— Да нет же, Мехти! В том-то и дело, что никакой оплошности ты не совершил. Ты правильно сделал, что привел сюда незнакомца. И ты мог бы сказать мне: дорогой товарищ полковник, зря вы ко мне придираетесь. Человек этот знал, где мы должны были проходить. Он заранее знал и о взрыве. От немцев он узнать это не мог: едва ли они позволили бы мне взорвать зольдатенхайм. Значит, он получил сведения от кого-то из наших. Ему нетрудно было бы узнать и многое другое. И, следовательно, при желании он все равно нашел бы к нам дорогу. Отпусти я его — еще неизвестно, что было бы!.. Дальше. На немцев он вряд ли работает иначе выдал бы меня им: возможности у него были. Вот что ты мог бы мне сказать, Мехти. А может, и еще что-нибудь. Но ты этого не сказал…
— Мне все это и в голову не пришло…
— Потому, что ты действовал по первому побуждению. И вот это-то и плохо, Мехти!
— Вы, значит, нарочно меня испытывали?
— А ты как думал? Я по твоему рассказу сразу понял: ты очень доволен своим приключением. И это не первый раз, Мехти… Я уж давно приметил: чем больше опасности, тем больше ты радуешься. Кровь играет, а, Мехти?.. А ведь может случиться и так, что, смело пойдя навстречу опасности, ты поставишь под удар не только себя, но и других! Помнишь историю с часовым?..
— Кто старое помянет, тому глаз вон, Сергей Николаевич, — попытался пошутить Мехти.
— Да ведь приходится вспоминать, коли сам ты об этом забыл.
Нет, Мехти хорошо все помнил. Он проходил тогда возле поста и сбросил в реку заснувшего немецкого часового. Узнав об этом, полковник вызвал Мехти к себе, строго и серьезно разъяснил ему, что увлекаться свойственно молодым девушкам, а Мехти все почему-то (полковник так и сказал: «почему-то») считают опытным разведчиком. Он должен был подумать о том, что немцы могли бы обнаружить исчезновение часового, подняли бы переполох, и Мехти не удалось бы взорвать казарму. Сергей Николаевич говорил спокойно, сдержанно, а Мехти хотелось, чтобы полковник накричал на него. Он пытался оправдываться: неужели же Сергею Николаевичу жалко, что одним фашистом стало меньше?
— Всех фашистов тебе одному все равно не уничтожить, Мехти, — сказал тогда полковник. — Ты должен заботиться о другом: об успешном выполнении заданий.
Нет, Мехти ничего не забыл! Не забыл он и того, что казарма все-таки была взорвана. Да как взорвана! От нее, как говорится, остались только рожки да ножки.
— А помнишь, — продолжал Сергей Николаевич, — как лихо ворвались вы с Анжеликой в село, услышав, что кто-то кричит на площади?..
— Но мне показалось…
— Я знаю, что тебе показалось, Мехти. Однако если б там даже кого-нибудь и казнили, вы его все равно бы не спасли. А сами попали бы в лапы к гитлеровцам.
— Сергей Николаевич, — взмолился Мехти. — Да что вы все о плохом вспоминаете! Выходит, я только и делаю, что совершаю опрометчивые поступки?.. А помните, когда мы освобождали наших из лагеря, — разве я допустил хоть один неверный шаг?.. — У Мехти сверкнули глаза. — Ох, трудно мне было сдержаться! Но я сдержался.
— Ну вот, ты уж и обиделся, — засмеялся полковник. — Ты, Мехти, как ваш бакинский бензин: поднеси спичку — вспыхнет! Да, лагерь — это было хорошо. Очень хорошо! Да у тебя и редко бывает по-иному. Но все-таки бывает. А этого не должно быть!.. Ты разведчик, Мехти. Ты за многое в ответе. И ты обязан рассчитывать каждый свой шаг, десятки раз проверять каждое свое решение! Риск? Да. Но риск осознанный. А сейчас нужно быть особенно осторожным. Ведь не случайно Ферреро издал приказ о необходимости удвоить осторожность и бдительность. И еще пойми, Мехти: ты представляешь здесь нашу страну. На тебя равняются остальные. Будь же таким, каким они хотят тебя видеть…
Полковник встал со стула, подошел к Мехти, положил ему руки на плечи:
— Так-то вот, дорогой мой Мехти, — и с шутливой укоризной добавил: — Так-то, горячая ты голова…
Мехти молчал. С необычайной отчетливостью перед ним предстала история с листовками в «Дейче зольдатенхайм». Зачем ему понадобилось менять салфетки на столах? Васе он мог бы сказать, что, мол, листовки нужно подсунуть для того, чтобы создать переполох и отвлечь внимание гитлеровцев. Однако эта ли мысль, четкая и трезвая, руководила Мехти в тот миг, когда он приказал Васе достать из сумки листовки? Мехти упорно не хотел признаться даже самому себе, но упрямый голос из самой глубины его души твердил, что им, собственно, в тот момент руководило только озорство: вот возьму и выкину номер, чтобы он оглушил дерзостью весь этот сброд! И если бы сейчас полковник спросил об этой истории, у него не нашлось бы слов доказать свою правоту. К счастью, полковник тоже умолк.
Дверь в это время отворилась, и в комнату вошли командир бригады Луиджи Ферреро — невысокий человек с большими мозолистыми руками, с пышными седоватыми усами, концы которых свисали к самому подбородку, — и начальник штаба бригады Карранти, тоже итальянец, подвижной, энергичный, а когда надо — хладнокровный и расчетливый, заслуживший уважение своей неутомимостью и отличным знанием штабного дела.
Ферреро поздоровался с полковником и обратился к Мехти:
— Кто это с тобой шел сегодня, Михайло?