На дальних берегах
Шрифт:
Она посмотрела на Васю:
— Наверное, у вас много земли, Вася?
— Много! Нет ей ни конца, ни краю, Анжелика!.. И главное: хозяева — мы сами!
Анжелика улыбнулась:
— Ну, ты, во всяком случае, совсем не похож на хозяина!
— А все-таки хозяин!
Вася вздохнул мечтательно:
— Люблю я весной пробежаться по родным полям. Бывало бежишь, а ветер тебе в лицо бьет. Устанешь, упадешь на землю. Лежишь в траве и смотришь на небо. А небо — глубокое, и облака плывут, как льдины по реке в ледоход… И весной пахнет. Жуки жужжат… И вдруг разливается над полем широкая песня, — такая же широкая, как сами поля, такая же глубокая, как небо над ними! Русская песня…
Чудесное лицо было в это время у Васи. Оно действительно казалось красивым, хотя бровей на этом лице почти не было видно, и выступали веснушки, и часто моргали большие голубые глаза в светлых, мохнатых ресницах. И одет был Вася невзрачно: в обыкновенный ватник, а длинная шея была небрежно обмотана изрядно потрепанным темным шерстяным шарфом, расцвеченным мелким белым горошком, который напоминал Васины веснушки. Но лицо Васи было озарено изнутри таким чистым светом, что сейчас немцы едва ли приняли бы Васю за глуповатого, белобрысого немецкого солдатика.
— Вася, — проговорила Анжелика, — ты давно знаком с Мехти?
— Конечно, давно. Уже четыре месяца!
— А у меня такое впечатление, будто вы с детства, росли вместе.
— Мы росли в одной стране.
Анжелика понимающе кивнула. Они медленно поднимались в гору.
— Он азербайджанец?
— Да, из Баку.
Анжелика задумалась. Хватаясь за отвисшие ветки сосен, она в молчании взбиралась все выше; Вася шел следом за ней.
— А какие у них обычаи, Вася?
Вася улыбнулся:
— Судя по Мехти, хорошие.
— Да… — сказала Анжелика. — Он такой смелый… И мне кажется, что у него доброе сердце.
Потом она снова спросила:
— Значит, вы знакомы всего четыре месяца?
— Четыре.
— Вы очень похожи друг на друга, — сказала Анжелика и тут же добавила: — И… не похожи… Похожи потому, что оба добрые, смелые. А не похожи…
Анжелике, видимо, трудно было объяснить, чем же они не похожи, и она замолчала.
Послышался глухой взрыв, а немного спустя — далекая перестрелка.
— Что это? — насторожилась Анжелика.
— Смерть за смерть! — серьезно и тихо произнес Вася.
— Откуда ты знаешь, что это наши?
— Мне Мехти еще вчера говорил, что они собираются взорвать немецкий эшелон. Я просился с ним, но он не взял меня. Сказал «отдохни».
— А Мехти с ними?
— Не знаю. Ты думаешь, с ним может что-нибудь случиться?
Анжелика грустно улыбнулась:
— Я никогда не думаю о таких вещах, Вася. Это может случиться со всеми. Разве каждый из нас, отправляясь на задание, не понимает, что он играет со смертью?.. Скольких хороших людей нет уже среди нас?
— Вот ты какая… — удивленно протянул Вася.
— Да, Вася, и я рада, что стала такой. Знаешь, очень тяжело, когда дорогой тебе человек идет на трудную операцию, а ты сидишь, как на иголках, и твердишь про себя: «Пока еще жив… пока еще жив…»
— И ты больше уж не думаешь так о ком-нибудь… «пока еще жив»?
Анжелика ответила не сразу:
— Я же сказала тебе, что нет.
— Ты славная девушка, Анжелика.
— Ты тоже славный, — тихо сказала Анжелика. И еще тише: — И Мехти славный.
— А чем же мы все-таки не похожи? — спросил Вася.
Анжелика повернулась к Васе и долго всматривалась в него, словно хотела определить, чем не похож он на Мехти.
Сердце Анжелики было переполнено, смутными чувствами. Она сама не знала, почему вдруг сказала, что два этих отважных парня чем-то не похожи друг на друга. Мехти и Вася, Вася и Мехти — эти имена произносились всегда вместе, они воспринимались как единое целое, и вдруг Анжелика разделила их… Что же заставило ее сделать это?
Иногда Анжелика уходила на задание одна: к товарищу П. или еще куда-нибудь. Возвратившись в отряд, она первым долгом искала глазами Мехти, и, когда взгляды их встречались, сердце девушки начинало биться с непривычной для нее взволнованностью. Мехти встречал ее так же, как встречал он всех остальных партизан, возвращавшихся с задания. С Анжеликой Мехти был всегда даже строже, чем с другими… Но ей, казалось, ничего другого и не нужно было: только бы видеть его; видеть, как он беседует с товарищами, как он смеется, даже как он ест. Анжелике думалось, что все должны двигаться, смеяться, есть, шутить так же, как Мехти. Почему? Она боялась задать себе этот вопрос.
Однажды Мехти раздобыл лист хорошей бумаги и подозвал к себе Анжелику.
— Садись вот здесь, на пне, — сказал он, — я тебя нарисую…
— А зачем это? — смущенно спросила Анжелика, и сердце ее беспокойно забилось.
— Не хочешь — я нарисую еще кого-нибудь.
Анжелика опустилась на пень.
— Рисуйте. А потом вы подарите мне этот рисунок?
— Если получится хорошо — подарю!
Мехти устремил на девушку пристальный, изучающий взгляд.
Трудно было выдержать этот взгляд Анжелике. Она впервые в упор смотрела в глаза Мехти, веселые, умные, ласковые; и ей казалось, что она тонет в них… Анжелика отвернулась и рассмеялась.
— Ну, полно, что за ребячество! — сердито буркнул Мехти. А Анжелика и сама не понимала, почему ей стало вдруг смешно. Она долго не могла успокоиться. Наконец ей удалось пересилить себя, и она взглянула на Мехти большими, влажными от смеха и немного испуганными глазами…
— Вот так хорошо! Очень хорошо! — оживился Мехти.
И руки его начали проворно двигаться по бумаге, а глаза — словно спрашивали о чем-то Анжелику; и казалось, Мехти заносил на бумагу ответы, полученные от ее глаз… Вот, кончит он рисовать, и вместо себя она увидит на бумаге много-много вопросов и ответов, от которых ее не раз бросало в жар, и таких ответов, которые она не произнесла бы ни за что в жизни, — только в ее глазах и можно было прочесть их… Какая-то тихая, молчаливая близость установилась между ними. И Анжелике хотелось, чтобы Мехти рисовал ее долго-долго…