На дальних берегах
Шрифт:
Гульбах прежде всего послал за Карранти. Ему доложили, что Карранти убит. Горничная, когда ее развязали, рассказала о таинственном ночном визите. Выяснилось, что вскоре после этого кто-то бросил недалеко от виа Фортуна взрывчатку в грузовик с нацистами. По всем признакам, в обоих случаях действовал один и тот же человек. Припомнили немцы и недавний взрыв в «Иль Пикколо» и бой в пещере…
Гульбах в помощь тем, кто уже преследовал Мехти, направил новую погоню.
Долгий и трудный путь проделал Мехти, прежде чем добрался до села Великий Дол.
По дороге он сумел запутать следы, и пока нацисты кружили где-то, решил хоть немного отдохнуть и набраться сил. А потом снова в путь. Все село было на ногах: сюда доносился грохот далекого боя. Крестьяне радушно приняли Мехти, сразу же смекнув, что это партизан.
Мехти спал как убитый, а крестьяне следили за дорогами. Не прошло и получаса, как к дому, где отдыхал партизан, прибежала запыхавшаяся девушка и предупредила, что немцы окружают село. Крестьяне разбудили Мехти и проводили его на дорогу, ведущую в деревню Витовле.
Снова Мехти уходил от врага… Ноги уже не слушались его; он часто спотыкался о камни, падал, снова вставал и шел, шел, не оглядываясь назад. Он смертельно устал.
Есть же предел тому, что может вынести человек!.. Каждое появление Мехти в Триесте было подвигом, а появлялся он там не однажды. Сколько раз врывался он в логово врага, совершал, казалось, немыслимое и в конце концов уходил.
Уходил он и сейчас — усталый, измученный, еле держась на ногах. «Только бы немного отдохнуть; хотя бы чуточку отдохнуть!»
Впереди, в предрассветных лучах солнца показалась деревня Витовле. Здесь Мехти нередко приходилось ночевать. Сильно хромая, опираясь на автомат, Мехти вошел в деревню. Крестьяне узнали его, спрятали, перевязали ему раны.
Спустя два часа деревню окружили гитлеровцы. Они перекрыли все дороги, подтянули к деревне артиллерию. Бой в пещере не был ими забыт, и они уже не представляли себе борьбу против одного партизана иначе, как с помощью артиллерии.
Мехти разбудил шум на улице. Он выглянул из чердачного окна и увидел, что нацисты сгоняют крестьян на деревенскую площадь. Площадь была недалеко от дома, в котором скрывался Мехти.
Нацисты выгоняли из домов и женщин с детьми, и стариков, и даже больных. Дворовые псы с лаем бросались на солдат; гитлеровцы стреляли в них. Крестьян они били прикладами. Но никто не стонал, не кричал. Кричали только нацисты, крестьяне же шли на площадь молча. Они молчали и тогда, когда немцы, собрав их на площади, предложили им указать дом, где прячется партизан. Предателей среди крестьян не оказалось. Тогда гитлеровцы пригрозили крестьянам поджечь деревню и уничтожить всех жителей, вместе с детьми и стариками. Люди стояли молча, в упор глядя на нацистов.
И Мехти увидел, что гитлеровцы готовы привести свою угрозу в исполнение. Он увидел, как запылали первые дома, увидел, как нацисты собираются стрелять по стоявшим на площади крестьянам…
Скулы на лице Мехти обозначились резче; он снял свой автомат. Рисковать жизнями ни в чем не повинных людей Мехти не мог…
Длинная автоматная очередь повалила нескольких нацистов. Это спасло деревню и ее мужественных жителей.
Открыв огонь, Мехти тем самым обнаружил себя. С ликующими возгласами нацисты кинулись к дому.
«Теперь, пожалуй, конец», — подумал Мехти.
На чердак нацелились стволы орудий.
— Сдавайтесь! — крикнул эсэсовский капитан. — Тогда мы не будем стрелять!
Мехти не ответил ему.
— Сопротивление бессмысленно! Сдавайтесь!
Мехти молчал. Он мысленно прощался со всем, что было ему дорого. Города и люди оживали перед его взором. Родные, любимые города! Баку. Улица Касума Измайлова, где он провел свое детство; художественное училище… Москва — он словно услышал бой часов Спасской башни!.. Ленинград. Нева, прозрачные журчащие фонтаны в Петергофе… Красавец Тбилиси, героический Сталинград… Великая, необъятная Родина!.. Родные, любимые люди… Сдержанный, добрый Сергей Николаевич. Вася! Родной Вася! И биби, которая вырастила его… Она, чудилось, гладила его по волосам своей загрубевшей старческой рукой и тихо говорила: «Сын мой… Мехти… Таким я и хотела тебя вырастить… Только таким».
Нацисты ждали, что ответит им партизан.
Ответа не последовало.
Тогда эсэсовский капитан, подозвав одного из местных стариков, приказал ему войти в дом и передать партизану, что если он сдастся, нацисты обещают подарить ему жизнь, если же станет сопротивляться, то по нему будут бить из пушек… На размышление ему дается пять минут.
Старик молча направился к дому, вошел в него, поднялся на чердак. Это был его дом. И Мехти не раз прятался у старика. Подойдя к Мехти, старик с сокрушенным видом молча остановился перед ним.
— Что с тобой, Тинти? — тихо спросил Мехти.
— Тяжело мне, сынок…
— Говори, — улыбнулся Мехти. — С чем они послали тебя?
— Нет, я не скажу тебе того, что они велели передать! — воскликнул старик.
— Спасибо, Тинти!
— Зачем ты открылся им? — с укором спросил старик.
— Так надо было, Тинти…
— Они ведь брали нас на испуг… Откуда им знать, что ты здесь?
— Этот «испуг» дорого бы вам обошелся, Тинти…
Старик с нежной отцовской лаской взглянул на Мехти, потом сказал:
— Через четыре минуты они начнут бить из пушек…
— Мне жаль твой дом, Тинти.
— На месте этого дома мы разобьем большой цветник, — с трудом сдерживая слезы, сказал старик, — и поставим памятник советскому воину Михайло… И дети наши и дети наших детей из поколения в поколение будут рассказывать о тебе сказки-былины…
— Прощай, Тинти, вы честные люди… Дорожите же своей честью, берегите ее: впереди еще много суровых испытаний.
— Мы будем помнить тебя, Михайло.
— Прощай, Тинти!