На день погребения моего
Шрифт:
— Не нужно...
— Нужно. Воспринимайте это как мою попытку разместить подругу моего брата, вот и всё.
Спускаясь по лестнице, он позволил себе несколько минут поразмышлять о том, что Кит, скорее всего, сейчас где-то на верблюде отбивается от половины армии визжащих по-китайски, и, пожалуй, ему сейчас есть о чем волноваться, кроме судьбы этой странной юной леди. Но это не извиняет Рифа, который просто повернулся спиной и ушел. Идиотский способ действий, а он уже даже и не помнил, почему так поступил.
Он нашел круглосуточный бар на кампо Санта-Маргарита, всегда годившийся для обмена актуальными сплетнями, пока Риальто не возвращалась к своей обычной утренней скорости, он пил у стойки, навострив уши, изредка задавал несколько вопросов тупому ковбою. Все слышали о перестрелке на Лидо и соглашались: единственное, что предотвратило войну с Австрией — то, что итальянцы не принимали в перестрелке непосредственного участия. В здешних краях балканского мавровлако хорошо знали, это был некий герой вне закона, подобно многим поколениям до него, враг Австрии и ее амбиций на Адриатике.
Всякий раз, когда он покидал свою горную твердыню, его пытались преследовать и захватить в плен, и на этот раз море предало его, поскольку ни один человек в мире этого бы не сделал.
Вернувшись, Риф нашел Яшмин спящей на диване, ее мокрые волосы разметались за спиной на полотенце для сушки. Знаменитый Венецианский лунный свет проникал в окно, казалось, что всё это — набросок мелом. Он стоял у окна, спиной к населенному призраками городу, курил и смотрел на нее.
На ней была белая атласная рубашка, сквозь которую проникал лунный свет, во время сна ткань колыхалась на бедрах. Рука между слегка раздвинутых ног. Риф заметил, что у него эрекция.
Хорошенькое дельце. Ее кавалер в бегах, у него очень серьезные неприятности, и что за низкие мысли приходят ему в голову? Она выбрала этот момент, чтобы пошевелиться во сне, повернулась так, что теперь он мог лицезреть ее, скажем так, восхитительную задницу, и что ему теперь делать — пойти прогуляться на ту Пьяццу или что-то вроде того, но он, оставаясь верен своей дурацкой природе, расстегнул брюки и начал поглаживать член, не в силах оторвать взгляд от бледных ягодиц и темной расщелины, черной россыпи волос и обнаженной шеи, отойдя на несколько шагов. Когда он приближался к своему грандиозному финалу, она перевернулась и рассматривала его огромными сияющими глазами, которые, кажется, были открыты уже некоторое время, ее руки были почти полностью заняты тем же. Он держал свой член достаточно долго, потом пожал плечами, улыбнулся и поднял блестящие ладони с очаровательной мольбой, так ему говорили, о снисхождении.
— Ты посвятил себя этой омерзительной деятельности, — поинтересовалась она, но попытка протяжной речи в стиле колледжа Гертон провалилась, поскольку ей не удалось скрыть дрожь в голосе, — или вагина может представлять для тебя какой-то интерес, кроме исключительно гипотетического?
Прежде чем он понял, что этот вопрос задан не для получения информации, он сделал несколько шагов, быстро оказался на диване и в ней, и не слишком рано, как выяснилось. Она стиснула зубы, крепко и бесцеремонно, между его шеей и плечом, и таким образом заглушила долгий крик, почти наполовину. Он схватил ее волосы в кулак, мечтал это сделать с тех пор, как вошел в комнату, повернул ее лицо к своему, и, удивившись, потому что он не особо любил целоваться, целовал Яшмин, пока она не начала кусать его губы и язык, а потом, наверное, еще полминуты, просто чтобы убедиться в том, что происходит.
Она оттолкнула его, фыркнула:
— Ты — беспринципная свинья,
и они снова начали целоваться.
Он ожидал упреков, но она больше интересовалась его египетскими сигаретами. Он достал футляр для спичек и зажег одну сигарету для нее. Минуту спустя она спросила:
— Ты что-нибудь выяснил?
— Не очень много.
— Лучше скажи мне. Я — не какой-то хлипкий американский цветочек.
— Его отвели в Арсенале.
Она мрачно кивнула, при свете лампы он видел, как краска покидает его лицо.
— Мы могли бы проникнуть внутрь, — сказал он.
— Неужто? А потом что? В нас снова начнут стрелять.
Он не ответил.
— А что еще?
Он стряхнул пепел на манжет брюк.
— Насколько серьезно ты относишься к своему внешнему виду?
Она посмотрелась в трюмо.
— Не одобряешь? Мы один раз перепихнулись — и ты уже стал моим модным консультантом?
Он выдул кольцо дыма в надежде, что это привлечет ее внимание. Дым крутился, медленно рассеивался в лунном свете, приобретая пронзительную белизну призрака.
— Этой ночью там на Лидо были винтовки Манлихера, так что, по-моему, эти австрийские амигос не просто вышли пострелять по тарелочкам. Они точно искали твоего друга Владо. Но если у них есть твое описание...
Она взяла свой локон и начала рассматривать его в зеркале.
— Значит, мне понадобится маскировка, и кое-что из этого придется убрать.
Она подождала, словно надеялась на его ответ.
— Ладно. Когда девушке срочно нужна горячая завивка, в этом городе есть лишь один мужчина, с которым ей нужно встретиться.
Риф уже впал в забвение храпа.
К тому времени, как она добралась на этот несказанно фешенебельный угол Сан-Марко, прямо за Бауэр-Грюнвальд, синьор Фабрицио как раз открывал свое заведение.
— А что с нашим Киприануччо, жив и здоров ли?
— Путешествует по делам, — ответила она, кажется, недостаточно спокойно, так что парикмахер, parruchiere, раздраженно перекрестился. Его настроение не улучшилось, когда он узнал, что Яшмин хочет. Среди множества мужчин и женщин, восхищавшихся ее волосами, Фабрицио был экстремистом, он так ревностно начинал вращать глазами, что его старались не раздражать без необходимости.
— Я не могу их обрезать. Macch`e, нет, Яшмин, ну как я могу их обрезать?
— Но тогда они будут принадлежать тебе. Ты сможешь делать с ними всё, что захочешь.
— Ну, раз ты так это формулируешь...
Она проследила за его взглядом. Оба они смотрели на его член.
— Нет, этого ты делать не будешь.
Он пожал плечами.
— Это хуже. Хочу быть блондином. Темным блондином хотя бы. Кадорина.
— Матерь Божья.
— И если бы кто-то мог это сделать...