На день погребения моего
Шрифт:
Комическая выходка с членом, конечно, была всего лишь маленькой шуткой Фабрицио. Волосы Яшмин ожидала особая и не совсем уж бесславная участь. Их слегка обесцветят, снова завьют и превратят в изысканный парик в Венецианском стиле восемнадцатого века, подходящий к карнавальному костюму, частью которого он фактически окажется в ближайшем будущем на роковом костюмированном балу.
После падения Кампаниле на пьяцца Сан-Марко некоторые особо чувствительные к политике Венецианские души почувствовали странную перестановку сил. Они были уверены, что каким-то образом кампаниле Сан-Франческо делла Винья немного на север от Арсенале, где ангел посетил Святого Марка в ночь
Подобно острову-кладбищу Сан-Микеле на другом берегу, Арсенале также являл взору граждан Тайну, окруженную стеной, высокой белой кирпичной кладкой, в которой иногда зияли пустоты для декоративных железных стержней-фиксаторов или изразцовых водосточных труб, а венчали стену зубцы в форме алебард с двумя лезвиями. Вокруг запрещенного периметра жители Кастелло продолжали жить своей обычной жизнью: собачье дерьмо на каменной брусчатке, раздается звон колоколов, лодки вапоретто прибывают и отбывают, пешеходы передвигаются в тени Тайны, словно ее там нет, словно она там, но ее не видно. Старинные карты свидетельствуют: то, что видно со входа — лишь малая часть всего здания. Для тех, кому запрещено входить, карты были подобны видениям пророков, неким шифром, внешним видимым условным изображением того, что находилось внутри.
Владо Клиссан, зная о зоне молчания у него за спиной, рискнул оглянуться на стены Арсенале, служащие преградой соленому ветру, высокие, глухие и практичные, закрывающие половину неба. Вуаль каменной кладки. Там тайны. Он знал, что вскоре дверь где-то в стене, обычно невидимая, откроется. Он войдет внутрь со своими тюремщиками, там будет загробный мир.
В давно заброшенном уголке одного из старинных литейных цехов, который переоборудовали под офис, сидел Деррик Тейн на складном стуле, глаза неподвижны и бледны на бледном лице, которое он как-то смог расслабить до состояния маски, никогда не виданной в Венеции, но каким-то образом все, особенно — люди в положении Владо, обязательно его узнавали. Было известно: допрашиваемые настолько боятся его лица, что выбалтывают информацию, которой у них на самом деле нет, и признаются в совершении действий, о которых даже не помышляли.
— Ваши люди торгуют секретами военно-морского флота. Похоже, пиратство «Ускока» модернизировалось — нет смысла захватывать материальные суда, если можно торговать душами.
Владо рассмеялся:
— Если бы я был пиратом, я бы предпочел материальное судно с материальным грузом, который стоит материальных денег. И заключал бы сделки с посредниками более высокого уровня.
Наверное, Тейн надеялся на более интеллектуальную дискуссию, но, учитывая происходящее, было очевидно, что момент настанет. Беседы вроде этой — отсрочка, дающая подследственному надежду, сколь бы мимолетной она ни была, после чего появление пистолета Уэбли более эффективно уничтожает присутствие духа, это воцарившееся молчание полезно для палача, паралич Воли, или какого-то ее аналога, заставляющего этих людей столь противоестественно сопротивляться до конца.
— Я видел с вами кое-кого на Лидо, не так ли? Лишь мельком во всей этой суматохе, но, кажется, она привлекательна. Это правда.
— Привлекательна для вас?
Стараясь скрыть недоумение и вызвать раздражение прежде времени.
Тейн пожал плечами:
— Уместнее спросить, насколько она привлекательна для вас? И насколько разделяет ваши убеждения? Или она выполняла скорее декоративную роль?
— Вы хотите спросить, для какой продажи я ее готовлю?
— Конечно, такое случается сплошь и рядом. Но я не хочу никого из вас обидеть.
— Я не знаю, где она. Если бы и знал, от нее мало проку...
Тейн смотрел на лицо Владо. Пока на нем полностью не отразилась неприятная мысль, затем кивнул, один взрослый мужчина другому.
— Это было бы верно. Если бы у нас были насчет вас разные планы. Но если вы мне скажете, это не будет иметь большого значения.
— Где она.
— Если знаете, конечно.
Это не то что в таверне, где враг приставляет пистолет к вашему лицу и говорит:
— Уладь все дела с Господом, потому что тебе конец.
В таверне всегда что-нибудь под рукой, может найтись второй пистолет, третий, шанс. В этой трезвой и недружелюбной пустоте такая надежда не светит. Можно делать самые высокие ставки из возможных.
Позже, в Симье, когда северо-восточный ветер начал вытаскивать сезонных гостей на улицу и Яшмин услышала сообщения о перестрелке возле Арсенале, возможно, между Австрийскими наемниками и Далматинскими революционерами, она, как истинный Эмоциональный Анархист, поверила в Закон Недостаточности Основания.
— Это что? — спросил Риф.
— Это когда выпадает карта, которую ты ни за что не смог бы предугадать.
— Черт, дорогуша, если будешь их считать достаточно аккуратно...
— Это может быть верно лишь для колоды из пятидесяти двух карт. Но если колода в десятки раз больше, возможно — стремится к бесконечности, возникают другие вероятности... Этим она хотела сказать: «Владо бессмертен. Он может о себе позаботиться, незачем волноваться...»
Риф изучал ее, и на его лице всё чаще застывала улыбка недоумения. Когда она говорила подобные вещи, сначала он объяснял это некой верой без доказательств — религией или суеверием. Но рулетка крутилась в Ривьере: Ницца, Симье, Монте-Карло, Ментона, из зимы в весну, словно сельские сплетни затараторили совсем другую историю. Карманы начали расходиться по швам от выигрышей, которые в них складывали.
Система появилась благодаря аттракциону, на котором она столетия назад, в девичестве, каталась с Лорелеей, Ноэллин и Фауной — колесу обозрения в Эрлс-Корте.
— На колесе тридцать семь номеров, — инструктировала она его. — Ноль принадлежит казино. Двенадцать из остальных тридцати шести, если включить сюда единицу и двойку — простые числа. Если двигаться против часовой стрелки, ставя на три числа за один раз, в каждом триплете будет именно одно простое число.
— Значит, они распределяются достаточно ровно.
— Но колесо совершает более одного поворота. Числа повторяются снова и снова, подобно очень быстрым часам с тридцатью семью делениями. Мы говорим, что тридцать семь — «коэффициент» колеса, так же, как двенадцать — коэффициент обычных часов. Значит, число, на котором остановится шарик рулетки, фактически — «коэффициент тридцати семи», остаток, после деления на тридцать семь, от общего числа движущихся ячеек, в которые мог упасть шарик.
— В соответствии с теоремой Уилсона, производная от (p -1) факториала, если коэффициент — любое простое число p, всегда равна минус единице. На колесе рулетки p — 1 — тридцать шесть, а факториал от тридцати шести, оказывается, количество всех возможных комбинаций тридцати шести цифр. Таким образом, из вышесказанного становится очевидным, что...