На день погребения моего
Шрифт:
— Избавим всех нас от лишних неудобств, — сказал Вострослав, — ты ничего не можешь нам сказать. Ничего не можешь нам заплатить. Для тебя начинается долгая история крови и покаяния, и монета в этих платежах выбита не из металла, а из Времени.
— Давайте не тянуть резину? — сказал Тейн.
Они вырезали его правый глаз плотницким долотом. Показали глаз ему, прежде чем швырнуть крысам, поджидавшим в тени.
— Одного глаза не хватало в теле Владо, — сказал Златко. — Мы заберем оба твоих.
— Два ока за око, — безжалостно ухмыльнулся Златко, — это
— Когда вы, люди, пытаете, вы просто стараетесь искалечить, - сказал Вострослав. — Оставить какую-то отметину диспропорции. Мы предпочитаем симметрию ущерба — даруем благодать. Оставляем отметину на душе.
Вскоре боль превратила последние слова Тейна в артикулированный крик, словно он пребывал в каком-то экстазе. Златко стоял у полки с инструментами, его раздражал философский подход брата. Он сразу использовал бы пистолет и провел бы оставшуюся часть вечера в баре.
В один прекрасный день Киприан получил сообщение от Яшмин, начинавшееся словами «Мне необходимо с тобой увидеться». Остальной текст он забыл. По-видимому, она посетила Рэтти, который и сообщил ей, где может находиться Киприан.
Яшмин остановилась с Американцем, которого сегодня нигде не было видно, в пансионе возле Сан-Сте. Она поприветствовала Киприана в светлой английской блузе, выглядевшей просто, но стоившей по меньшей мере двести лир. Волосы подстрижены до плеч. Взгляд, как всегда, роковой.
— Так значит, старина Рэтти снова в городе. Конечно же, ты его очаровала, или он уж совсем рассеян.
— Я была рада снова с ним повидаться.
— Давно не виделись, да?
— С тех пор, как мы с Владо покинули Триест, полагаю. Точно не помню.
— Нет. Зачем тебе?
— Киприан...
— А Владо хорошо о тебе заботился, не так ли.
Ее глаза расширились и как-то потемнели:
— Он спас мне жизнь, и не один раз.
— В таком случае, надо мне тоже как-нибудь тебя спасти и посмотреть, что будет.
— Он хотел, чтобы я передала тебе вот это, — Яшмин протянула Киприану что-то вроде школьной тетрадки, потрепанной, с выцветшими красками. «Книга Масок».
Немного замешкавшись, Киприан взял у нее тетрадку.
— Он именно так и сказал, что это для меня? Или ты просто хочешь от нее избавиться?
— Киприан, ну что мне с тобой делать? Ты ведешь себя, как идеальная сука.
— Да.
Вдруг у него перехватило дыхание.
— Это...уже поздно. Ничего. Я не спал.
Кивая на кровать:
— Как видно, ты тоже.
— А, — выражение ее лица изменилось. — Конечно, мы с Рифом трахаемся, мы трахаемся в любую свободную минуту, мы — любовники, Киприан, во всех смыслах, которые ты никогда не допускал. И что с того?
Его нутро раздирало от страха, желания, надежды, которой нельзя было сопротивляться. Он редко видел ее столь жестокой.
— Но я бы выполнил...
— Я уже знаю.
— ...всё, что ты приказывала...
— «Приказывала». О, неужели выполнил бы? — она подошла ближе, взяла его дрожащий подбородок большим и указательным пальцами в перчатках. — Тогда, возможно, если будешь вести себя хорошо, в один прекрасный день, в одну изысканную ночь мы позволим тебе восхищаться нами со стороны. Надеюсь, ты будешь сдерживаться надлежащим образом, бедняжка Киприан. Совсем беспомощный.
Он молчал, встретился нею взглядом, отвернулся, словно перед лицом опасности, которую не мог вынести.
Она рассмеялась, словно только сейчас телепатически прочла его вопрос.
— Да. Он знает о тебе всё. Но он не так прост, как я. Как бы тебе не захотелось его. — Он продолжал молча смотреть в пол. — Скажи мне, что я ошибаюсь.
Он рискнул еще раз быстро взглянуть на нее. Ее глаза неумолимы. Она по-прежнему держала его голову одной рукой, а другой ударила его по лицу, это удивило их обоих, потом еще раз, несколько раз, в его ноздри ударил аромат перчаточной кожи, улыбка медленно захватывала ее лицо, пока он не прошептал то, что она хотела услышать.
— Хммм. Ты не должна даже смотреть на него без моего разрешения.
— А как насчет его собственного...
— Его собственного чего? Он — Американец. Ковбой. Его представления о романтике начинаются и заканчиваются мною на спине. Ты для него — диковинка. Могут пройти годы, прежде чем он найдет на тебя время. Возможно, никогда. А пока ты будешь страдать, полагаю.
— Как насчет «Добро пожаловать обратно, Киприан, так приятно видеть тебя живым» и так далее?
— Так я себе это и представляла.
— Хочу сказать — я всего лишь перешел на другую сторону улицы за пачкой сигарет, а ты...
Он кивнул на красноречивые простыни, его взгляд был безутешен. Достаточно безутешен, как он надеялся.
— Ты ушел, — сказала она, — когда не должен был уходить. Что я должна была чувствовать?
— Но я думал, мы договорились...
— Разве.
А потом воцарилась та особая тишина, и что-то странное случилось со временем, хотя они были теми же людьми, которые в прошлом году ступили на борт парохода «Иоанн Азиатский», в то же время они были двумя абсолютно другими людьми, у которых не было ничего общего, хотя они находились в одном городе, не говоря уж об одной комнате, но что бы ни было между ними, сейчас это углубилось, ставки были выше, опасность того, как много они могут потерять, стала ужасающе, неоспоримо очевидной.
В масштабах обычного рабочего дня самоуважение Киприана было почти уникально для повседневного поведения джентльмена, хотя оснований для него редко было больше, чем у новорожденной мошкары размером с ресницу. Коллеги с неизменным удивлением узнавали, что он избегает высшего общества, у него действительно не было фрака. Хотя Киприан с удовольствием делал замечания относительно нарядов и внешности других, сам он часто много дней не брился и не менял воротнички, полагая, что чуть ли не невидим в глазах общественности. Сначала Деррик Тейн, подобно другим кураторам, думал, что это позерство...