На действительной службе
Шрифт:
– Видишь, через тебя мы согрешили, осудили его! – говорили ему мужики. – А он вот какой!
В воскресенье приезжали к обедне хуторяне и рассказали кое-кому из луговских обывателей о том, что произошло у Марка при освящении новой засеки. Это еще более оживило толки о новом настоятеле.
Надо, однако, сказать, что деревня и не думала приходить к каким-нибудь определенным заключениям. Толки ограничивались большею частью фактами.
– Мирошничихе сказал: «Ты, говорит, старуха, выздоравливай;
– Ишь ты какой!.. На том, говорит, свете! Гм… – замечали слушатели.
– Как хоронили Прошку, Авдеихиного младенца, а Авдеиха ему тычет это четыре пятака. А он посмотрел это, что в Авдеихиной хате полтора горшка да полрогача стоит, взял да и говорит: «Ладно, спасибо, только я тебе сдачи дам!» Пошарил он в кармане и сует ей полтинник: «Ты, говорит, старшему пузырю рыбного жиру купи, и пускай пьет, потому что он сильно золотушный».
– Чудасия да и только! Умный человек этого не сделает.
– Это смотря!.. Из какой, значит, мысли человек выходит.
– А чубатовцам приказал две рюмки водки пить. Больше, говорит, невозможно.
– Две рюмки мужику мало. Плевое дело!
– Даже чересчур мало! Например, крестины. Что ж, двумя рюмками разве можно окрестить! Или опять свадьба… Нет, невозможно!..
Это было осенью. День стоял пасмурный, собирался дождь. Кирилл в это время был на требе. Марья Гавриловна только что поднялась с постели и едва кое-как оделась. В комнату вошла Фекла и объявила:
– Какая-то-сь коляска подъехала! Видно, городская!
У Марьи Гавриловны сердце сильно забилось. Она выбежала на крылечко.
– Мамочка!
И через три секунды она была в объятиях Анны Николаевны Фортификантовой.
– И это вы решились поехать одна в такую даль?
– Во-первых, и не даль, каких-нибудь пятьдесят верст, а во-вторых, и не одна – с кучером!
Оказалось, что мать соскучилась по дочери и приехала навестить ее. Мура несказанно обрадовалась ей, начала хохотать, прыгать, каждую секунду подбегала к ней, обнимала ее и кончила тем, что заплакала.
– Это, мамочка, от радости!
Анна Николаевна осталась довольна квартирой. Ее несколько оскорбляла Фекла, которая сейчас же вступила с ней в разговор, объявила, что она «бедная удова» и служит всем священникам. Когда же Мура вышла, она подошла ближе к Анне Николаевне и сказала таинственным голосом:
– Уж вы, матушка, обратите внимание. Жить не умеют. Другой бы батюшка уже пару коров да десяток овец имел, птица бы своя была, а у них нет. Срам сказать: муку покупаем! Батюшка – и вдруг муку покупает! Никогда этого у нас не бывало. Я при трех настоятелях была, и всегда даже продавали муку. Нет, вы их научите уму-разуму!
Как ни обидно это было для Анны Николаевны, тем не менее она приняла к сведению сообщение Феклы. Как это, в самом деле, живя больше двух месяцев в приходе, который считается богатым, ровно ничего не приобрести?
– Ну, расскажи же, как тебе живется! – сказала Анна Николаевна.
– Живется хорошо. Я довольна! – ответила Мура.
– Нет, ты объясни, как именно. Как время проводишь и прочее…
– Время провожу больше с книжкой. Кирилл то в церкви, то на требе, то в школе, то так по деревне ходит.
– И ты сидишь одна?
– Ну, да, а что ж такое?
– И знакомых никого? Здесь же есть помещица. Я думаю, он сделал ей визит.
– Кто? Кирилл? Да ни за что. Он сказал: «Будет дело – пойду; а так – я не знаю, что она за птица». С семейством священника я познакомилась. Шесть девиц. Совсем неинтересно.
– Выходит, что ты умираешь от скуки.
– Кирилл все говорит мне: «Знакомься с мужиками; тут что ни шаг, то интересный тип!»
Анна Николаевна рассмеялась и подумала: «Нет, у него действительно гвоздь в голове!»
Пришел Кирилл и выразил удовольствие по поводу приезда тещи.
– Вот вы и увидите, как здесь хорошо, в деревне, и сами сюда переедете, – сказал он.
– Ну, уж это извините! Этого никогда не дождетесь! – с достоинством ответила Анна Николаевна.
Вопрос о месте жительства в ее глазах отождествлялся с вопросом о повышении и понижении. В столицу – повышение с увеличением доходов; в деревню – понижение с уменьшением таковых; поэтому предположение Кирилла заключало в себе элементы кровного оскорбления.
В течение дня Анна Николаевна воочию убедилась, что у них действительно все купленное и что Фекла была права. За всякой мелочью, которая нужна была для кухни, – масло, лук, картофель, – Фекла бегала в лавочку; сливки, поданные к чаю, стоили почти столько же, сколько стоят они в городе!
– Послушай, мой дружок, ведь это очень дорого все стоит, ежели каждую мелочь покупать! Разве у вас такие большие доходы?
– Кирилл отдает мне все, что получает, до копейки.
– Ну, и сколько же примерно в месяц?
– Рублей двадцать – двадцать пять принесет.
– Это весь доход? Хорошенький приход, нечего сказать! Спасибо, наделили… Это за Академию, за магистрантство! Ну, проживаете вы сколько?
– Рублей пятьдесят!
– Откуда вы берете?
Марья Гавриловна смешалась и покраснела.
– Все равно, мамочка! Наши доходы потом увеличатся… Мы наверстаем!..
Анна Николаевна смотрела на нее сначала с недоумением, а потом вдруг ее осенила мысль.
– Я понимаю! – гробовым голосом произнесла она. – Ты тронула капитал!