На дне глубочайшей из впадин
Шрифт:
Астаэль дралась наравне со своими спутниками. В каждый удар свой она вкладывала чудовищную силу, необычную для женщины, её длинные волосы развевались, когда она резко двигалась, уклоняясь от нападения, и сама она походила на прекрасную и грозную богиню. Дэраэль и Касиад стояли спиной к спине: так легче было сражаться с противниками, превосходившими их числом. Астаэль немало им помогла — и потому Дэраэль действительно и безумно разозлился на неё, когда она, бросившись на одного из врагов, вдруг замерла и задрожала. Кинжал, который в её руках был опаснее, чем меч, звеня, выпал из её пальцев. А следом и сама Астаэль обрушилась на колени, почему-то стала кланяться, касаясь лбом земли.
— Госпожа… госпожа… — шептала она.
— Что ты творишь, дура?! — закричал Дэраэль. — Вставай! Помоги нам!
Но Астаэль смотрела только на того, кто возвышался перед нею, спуская глубокий капюшон с головы, и ничего в этом мире для неё не существовало больше. Человек, застывший возле, тоже вдруг рванул застёжку своего плаща, и Астаэль взвыла.
Перед нею стояла спокойная, собранная и прекрасная женщина, на чьём гладком бледном лице не отражалось ни одной эмоции. Даже большие красивые глаза этой женщины смотрели так же бесчувственно, как и у куклы искусной работы, смотрели куда-то вдаль, поверх их голов, в неизведанное, но наверняка лучшее будущее.
— Как ты смела броситься с кинжалом на свою госпожу, Астаэль? — ровным голосом, звенящим, точно раскалываемый лёд, спросила она, и Астаэль распласталась по земле. — Твои люди, — она кивнула своему спутнику, — не лучше себя ведут.
Дэраэль и Касиад попятились назад. Они смотрели в лицо тому, кто держал в своих руках Сектор, более того — этого человека они совсем недавно собирались убить. И сейчас не имели значения никакие их вольнолюбивые разговоры: лицом к лицу с этой страшной, убийственно тяжёлой реальностью, лицом к лицу с человеком, которого никак не удалось бы по внешности отнести к типу власть имущих и имеющих, они не могли вспомнить ни одного из чувств, вдохновлявших их на борьбу прежде. Здесь, сейчас всякое сопротивление было бессмысленно.
Да, они ещё долго кричали, размахивали оружием и пытались вырваться из плотно сжавшего их кольца стражей — но всё это было бесполезно. Вскоре их связали, притиснули к земле острыми коленями двое в тёмных плащах и скрывающих всё лицо чёрных масках, и из всех видов сопротивления им остался доступным лишь самый примитивный: рычание и злые взгляды исподлобья. Тесоро стоял поблизости, явно довольный, и сильной рукой сдавливал плечо Майту. Глаза её по-прежнему были опущены, а на ресницах что-то изредка влажно поблескивало.
— Не надо говорить таким холодным голосом, — миролюбиво произнёс Владыка, — я давно ждал чего-то подобного, и, если честно, поступок этих двоих меня не удивляет. Люди всегда рвутся к неведомому, даже не спрашивая себя, а нужно ли им знать, что их в этом неведомом ждёт. Именно поэтому всем нам и нужна сильная власть. Теперь ты меня понимаешь?
Лёд исчез из голоса женщины, когда она, совсем как Майту, опустила голову и чуть слышно шепнула:
— Да.
— Все, кто считают иначе, — враги общественного спокойствия. К сожалению, из некоторых отраву свободомыслия уже не извлечь, поэтому… — Владыка вздохнул, взмахивая рукой так, словно он действительно крайне устал: — Давайте с этим закончим.
Женщина взглянула на дрожащую на земле Астаэль холодными глазами.
— С ней — также, — сказала она.
Вскинувшись, Астаэль вытянула вперёд трясущиеся руки, слёзы потекли по её щекам.
— Пожалуйста… госпожа, за что?!
Но тёмное лезвие меча уже зависло над нею в карающем взмахе. Раздался почти единовременно глухой удар, усиленный втрое, три тела дрогнули и опустились на траву в кровавые лужи. Колени Майту подогнулись, она рухнула следом и чуть слышно завыла, закрывая лицо руками. Владыка устало вздохнул:
— А всё-таки без их глупых попыток что-то изменить нам с тобой будет крайне скучно.
Отворачиваясь, женщина подала ему руку, и их пальцы спокойно соединились.
— Но разве мы не для того и растим их, чтобы поразвлечься? — красиво завибрировал её низкий голос. — Быть справедливым богом этого глупого мира очень утомительно. Я рада, что ты меня понимаешь.