На днях землетрясение в Лигоне

Булычев Кир

– Пошли, – сказал Лаво. Он выпрямился и смело вышел на открытое пространство.

Мы прошли метров сто по тропинке под самой скалой и увидели старосту. Он сидел на большом плоском камне. Я огляделся. Никаких пещер, никаких контрабандистов.

Увидев нас, староста поднялся и пошел вперед. И только поравнявшись с камнем, я вдруг увидел, что за ним, вытянувшись во весь рост, лежит человек. Он лежал, отвернув от меня голову, словно его сморила усталость, но около головы гравий потемнел от крови. Крестьяне проходили, не

глядя на него, словно он был плодом моего воображения. У старосты в руках был новенький автомат.

Тропинка шла по густому кустарнику, поднимаясь все выше. Потом староста отвел куст в сторону, и я увидел низкий вход в пещеру. Староста заглянул внутрь и крикнул. Голос его отразился от скалы и вернулся. Лаво отцепил от пояса фонарь и посветил внутрь. Пещера уходила глубоко в гору. На каменном полу лежали смятые пожухшие ветви – видно, на них спали. Луч фонаря задержался на нескольких окурках, на забытой веревке, на кучке углей.

– Они ушли, – сказал Лаво, словно извиняясь передо мной.

ДИРЕКТОР МАТУР

Часы мои остановились. Я не знал, сколько времени. Меня могли бы и покормить: заключенных следует кормить. Князя Урао увели, и он долго не возвращался. Я пытался выглянуть в зарешеченное окошко, для чего подтянул к нему койку. Но я все равно видел только покрытое тучами мрачное небо. Может, меня забыли?

Стоя на койке, я не заметил, что дверь открылась и вернулся князь Урао. Солдат, втолкнувший его в камеру, тут же ушел.

Я пригляделся к князю, стараясь обнаружить на его лице следы побоев, но следов не нашел. Князь казался спокойным.

– В любой момент, – сказал я, – может начаться землетрясение. И мы будем погребены заживо. В любой момент.

– К тому времени меня здесь не будет.

– Вас выпустят?

– Конечно, выпустят. У них нет улик. Они не посмеют, – говорил он, словно твердил латинские спряжения. – Скоро прибудут воины из племени Кха, и эти солдаты разбегутся, как крысы…

Он не понимает! Мы одни в городе! Все ушли…

Я влез на койку и, встав на цыпочки, прижав лицо к решетке, принялся звать на помощь… Никого…

Вдруг в дверь постучали. Три раза.

Отодвинулся глазок, и кто-то заглянул в камеру. Не слезая с кровати, я закричал:

– Сюда, скорее!

Кто-то возился с засовом. Я подбежал к двери.

Дверь приоткрылась, и человек с той стороны прошипел: «Тише!» Открывавшаяся дверь откинула меня в сторону. Я узнал капитана Боро. Он закрыл за собой дверь и сказал:

– Князь, скорее! Я рисковал всем, пробираясь к вам.

Князь открыл глаза.

– А… – сказал он спокойно. – Это вы, капитан. А где мои люди?

– Их грузовик задержали. Им рассказали о землетрясении, они сели в грузовик и поспешили к себе в деревни.

– Только ты? – спросил князь. – Только ты не предал меня?

– Скорее, князь, – ответил Боро. – В любой момент они могут вернуться. У них мало людей, их всех отправили на аэродром разгружать самолеты с продовольствием. Они могут вернуться.

– Идем, – сказал князь.

– А я?

– У меня нет места в машине, – сказал Боро. – Я всю ночь скрывался в сарае, меня ищет майор Тильви. Но я счел своим долгом…

– Я не забуду, Боро, – ответил князь. – Ты можешь и в будущем рассчитывать на мое покровительство. Ты уедешь со мной в Швейцарию.

– Вы не имеете права! – закричал я.

Капитан Боро пропустил князя вперед, я попытался пробиться к двери, но капитан вытащил пистолет и прицелился в меня.

– Прибить его? – спросил Боро, словно о бродячей собаке.

– Пускай живет, – сказал князь. – Вы же знаете мою доброту. Он ничего не скажет. И запомни, – добавил он, стоя в дверях и запахивая свой халат, словно тогу императора, – если заговоришь, умрешь. Когда все кончится, мы снова станем друзьями.

И он улыбнулся своей застенчивой и зловещей улыбкой испорченного мальчика, показав отличные белые, красивые зубы.

Хлопнула дверь, звякнул засов. И я остался один.

Я не знаю, сколько я простоял посреди камеры, опустив руки, не в силах сделать шага, – я был забыт, я был обречен.

ВЛАДИМИР КИМОВИЧ ЛИ

– Они пошли в горы, – сказал староста.

– Мы пойдем? – спросил я.

Я боялся, что он откажется. У него в деревне родные, о них надо заботиться. Если бы он отказался, я бы не мог возражать.

– Немного пойдем, – сказал староста, подбирая английские слова.

Мы пошли дальше. У контрабандистов тяжелый груз, а мы идем налегке. Тропинка шла все время вверх, иногда повисая над скалами, порой убегая вниз, в узкие щели, прорезанные ручьями. Солнце поднялось, мои, наверное, беспокоятся, я старался не думать о том, что скажет Отар и как разгневается Вспольный, потому что я веду себя, как не следует вести человеку в служебной командировке. Охотники громко переговаривались, шутили, курили, но я уже обратил внимание, что всегда один из крестьян шел в шагах пятидесяти впереди.

На седловине горы, покрытой густой невысокой травой, мы остановились передохнуть. Я рухнул на траву, спугнув какую-то змею, но так устал, что не обратил на это особого внимания. Минут через пять я отдышался и смог сесть.

Остальные уселись в кружок, курили. Мне не следовало рассиживаться здесь, словно я слабее других. Я поднялся и начал взбираться за старостой и Лаво к недалекой вершине горы. У вершины я догнал их. Отсюда открывался вид в долину, по дну которой, появляясь в зеленой путаной вате деревьев и снова исчезая, текла извилистая тонкая речка.