На другом берегу
Шрифт:
Лика прищурившись посмотрела на Ксеню. Неужели это месть за то, что Лика уделила недостаточно внимания сломанной машине? Отрицать очевидное!
– Знаешь, в чем самое западло? Теперь мы не сможем отсюда уехать, когда захотим. Ни в город, ни домой, – сказала Ксеня и Лика вздрогнула, – на экскурсию не попадаем, до обеда еще далеко.
– В библиотеку? – вздохнула Лика, – хотя, есть другая идея: пока я вчера торчала у моста, видела на другом берегу речки заброшенный храм. Можем сходить посмотреть.
– Такая себе идея, Лик. Сто пудов там борщевик выше головы. Да и не горю я
– Ты же историк, разве тебе не интересно? – Лика неожиданно для себя крепко ухватилась за идею осмотреть храм.
– Охраняемые памятники – это одно, а обоссанная заброшка – другое, – Ксеня поморщилась.
– Не думаю, что туда кто-то из местных ходит ссать, – возразила Лика. Ей казалось очень важным убедить Ксеню, – слушай, я притащилась сюда потому, что ты не хотела ехать одна. Теперь твоя очередь.
– Отлично, – сдалась Ксеня, – тачку сломала, теперь и кирпичом по башке не жалко.
Борщевика вокруг храма не было и в помине. Только полусухие жесткие стебли высоченной полевой травы. Ни забора, ни решеток, ни табличек. Когда Лика с Ксеней поднялись по протоптанной неизвестно кем дорожке на невысокий холм, Ксеня отвлеклась от причитаний по поводу машины и присвистнула. Колокольня вблизи показалась огромной, она горой нависла над девушками. Лика остановилась чуть поодаль, чтобы рассмотреть массивные колонны первого яруса: по две с каждой стороны пролета. По углам – четыре башни с круглыми отверстиями окон. Побелка расползлась пятнами, обнажив красные язвы кирпича, площадка над ярусом поросла кустарником. По низу колонн тянулись полоски щербин, на земле – кирпичное крошево.
Но запустение лишь добавляло колокольне величественности. Она с укоризной смотрела на Лику мертвыми глазами пролетов, будто спрашивая: "Где мой колокол в полсотни пудов? Где чернобородый звонарь, тяжело поднимающийся по лестнице? Где переливчатый звон мой, разносившийся по всей округе? Где люд православный, спешивший ко Всенощной? Нет ничего, ничего уже нет, только карканье ворон, только прорастающая сквозь плоть трава, только забвение". Лика тряхнула головой, потянула Ксеню за руку. Лике хотелось пройти внутрь, под свод, но Ксеня высвободила пальцы из Ликиной пятерни и сложила руки на груди.
– Вот он, тот самый момент, когда нас убивает камень, – Ксеня покачала головой.
– Ну и стой тогда, – отмахнулась Лика.
Колонны первого яруса высотой в два Ликиных роста остались позади, все кругом было завалено обломками кирпича. Лика подняла голову – над ней синело небо, верхний ярус и купол, если он и был, явно обрушились. А по внутренней стороне толстой кирпичной стены чернела длинная трещина похожая на молнию.
– Лик! – позвала Ксеня.
– Не ори! – тут же откликнулась Лика, ее голос гулким жутковатым эхом отскочил от колонн, лестниц и заполнил собой все пространство внутри колокольни. Лике показалось, что кирпичи дрожат, а темнота в трещинах шевелится. С возмущенным щебетом вверх поднялась стая мелких птичек. Лика, оступаясь на кирпичных обломках, поспешила прочь.
Храм не рассыпался на куски, как колокольня, но
Отсюда явно вынесли все, имевшее ценность, храм был пуст. Не было здесь и привычных для заброшек осколков стекла от пустых бутылок и граффити на стенах. Ощутимо пахло озерной сыростью.
– Надо же, не обоссано, – прокомментировала Ксеня.
Но Лика не слушала ее. Через тонкую подошву балеток она чувствовала рельефные орнаменты на металлической плитке, сквозь стыки которой проросла вездесущая трава. От стен расползался холод, каждый звук, даже самый тихий, множился и разбегался по всему храму: отскакивал от пола, гудел под лестницей, бежал по деревянным гроздьям винограда, украшавшим пилястры, и, наконец, поднявшись под самый купол, носился и гремел, звеня остатками выбитых стекол.
Лика не удержалась и погладила морду неизвестного науке зверя, расположившегося на двери. Он охранял замочную скважину исполинского размера. Лика представила многоголосый колокольный звон, мельтешение свечного пламени, пение хора. Ей показалось, что она слышит чистые высокие голоса и видит блеск золота иконостаса. В Ликином воображении храм заполнился людьми, у фресок снова появился сюжет, а святые обрели лица.
– Печально, – резюмировала Ксеня, – интересно, какой год постройки?
– Надо будет спросить у Колесникова, он, наверняка, в курсе.
– Пойдем, а? Как-то уныло смотреть на этот труп, – сказала Ксеня, она обхватила себя руками и поежилась.
После полумрака храма солнечный свет слепил. Перед глазами тут же поплыли черные круги. Ксеня прищурилась, приставила ладонь козырьком ко лбу, и спутилась по ступенькам. У Лики закружилась голова, она на мгновение остановилась и услышала позади себя, внутри мертвого храма, звук шагов: мягких, осторожных. Лика напряженно всмотрелась в темноту, но солнце мешало разглядеть что-либо.
– Там кто-то есть, – пробормотала она онемевшими губами.
– Что? – Ксеня быстро поднялась и заглянула за дверь, – я никого не вижу. Но давай-ка валить отсюда.
Ксеня слов на ветер не бросала, она неслась так быстро, насколько позволяли ее длиннющие ноги. Уже на другой стороне реки Лика впервые оглянулась. Над колокольней блеснул золотом тонкий шпиль. Лика сглотнула. Когда она наглоталась маминых таблеток после похорон, ей тоже мерещилось разное. Врачи сказали отцу, что последствий не будет. Неужели, все-таки ошиблись?