На фига мне эти баксы!!

Тананайко Ирина Арлекиновна

— Давай первую за тех, кто там навсегда остался.

Молча, не чокаясь, опрокинули в себя стопки, а Василий уже разлил по второй:

— Ну, за нее — за удачу.

— За него — за успех, — закончила Линка тост, выпивая следующую чарку.

— Еще одну за наше будущее, и собираемся, моторка у меня в камышах спрятана.

По — быстренькому закончив нежданный завтрак, прибрав за собой, уселись в катер и понеслись вверх по Осколу.

Через несколько часов они причалили около какой-то конторы, где на пристани на воде качалось множество моторных лодок. Василий, не вставая из-за руля, гаркнул в сторону дома:

— Колян, с тебя причитается, смотри, кого я тебе привез!

Линка, всю дорогу настраивавшаяся на знакомого,

с удивлением всматривалась в шедшего к ним. Щупленький мужчина небольшого роста лет сорока, а может, и моложе, не вызывал в тщетно вызываемой памяти никаких воспоминаний. Николай же, идущий сначала совершенно спокойно, вдруг споткнулся и осел на тумбу для швартовки тросов:

— Не может быть, это действительно ты, я не сплю…

Линка честно пыталась вспомнить стоящего перед ней мужчину, ведь от него, если верить словам Василия, зависела их переправка через границу, но память была стерильной.

Мужик, видя по ее глазам неузнавание, усмехнулся:

— Не мучайся, как всегда, до безобразия правдива, нет, чтобы притвориться, тем более что и имя мое знаешь. Ничего я для тебя двадцать лет назад не значил, вот ты меня и вспомнить не можешь, а я ведь тебе в любви объяснился, в письме, правда. Так не решился.

Мучительно припоминая, в действительности, какое-то письмо, Линка перешла в наступление:

— А я тебе на письмо ответила и честно предупредила, что любить тебя не смогу, так как после первого года работы в госпитале, похоронив больше половины своих друзей-афганцев, запретила себе к кому — то привязываться душой, иначе жить мне придется в психушке, а звать тебя Коля Шулейко, но лицо не вспоминается.

— Линочка, удивительно, что ты мою фамилию вообще вспомнила, ведь ты постоянно толпой была окружена. Я тебя не упрекаю, ты мое самое светлое пятно из того времени, только мысли о тебе не дали мне с ума сойти среди афганского кошмара, просто себе не верю, что опять тебя наяву вижу, дотронуться до тебя могу. И время тебя не тронуло, совсем такая же, только еще больше женской красотой расцвела.

Линка любила своего мужа и изменять ему не собиралась, но согласитесь, какая женщина не растает от сообщения, что двадцать лет пошли ей на пользу, что стоящий напротив нее бывший ухажер не видит ни морщин ее, ни полноты ее, что для него остается она озорной хохотушкой из прошлого? Поднявшись на причал, обняла Линка свою молодость, потому что и кто бы, ни говорили в газетах и книгах про этих ребят, они честно выполняли свой интернациональный долг. Не их вина, что они вторглись в чужую жизнь чужого народа, не их вина, что их заставили проливать чужую кров, — это их беда и болезнь. И никогда славяне не поднимали руку на больных, знали, что это грех, за это бог накажет. Горе тем, кто забыл — за всю грязь, вылитую на этих ребят, ждет их Божий суд. Линка, отдавшая кусок своей души афганцам, несмотря на драматизм ситуации, была искренне рада этой встрече.

Выяснив, в какую беду попала его первая Любов, Николай с радостью согласился помочь, ни минуты не колеблясь. Шулейко в настоящее время являлся бригадиром рыболовецкой бригады и на лов рыбы ходил по Осколу во все стороны, так как кумовья служили с обеих сторон кордона и никто рыболовецкие катера не проверял, если заранее предупреждали по телефону. Вот и сейчас, набрав номер кума, Микола объяснил, что ночью будет работать. Кум, привычный к таким звонкам, только хмыкнул и сказал, что свата, на той стороне служащего, предупредит сам, а с Миколая, как всегда, — магарыч и уха, тройная, по спецзаказу.

Переправа прошла без осложнений: в полтретьего ночи высадил их на той стороне и посоветовал идти вдоль дороги, не высовываясь до самого перекрестка, а затем по указателю идти на Уразово, а Миколай прижал к себе Линку на минутку, перекрестил на прощанье и пустил на — встречу судьбе. Вроде и была Линка обыкновенная на вид тетка: рядовая врач акушер-гинеколог, примерная мать и любящая супруга, да только

был и у нее свой «скелет в шкафу». Так как была она по месту своего рождения азиаткой, пришлось ей в молодости очень близко столкнуться с Афганом.

Было это в начале восьмидесятых, когда народ жил при коммунизме, да только не догадывался об этом. Когда в профсоюзном комитете, на деле защищающем права трудящихся граждан, устраивались словесные баталии за очередь на машину. А в кассах Аэрофлота наблюдались кулачные бои среди желающих улететь самолетом. Это было время, когда плакаты с бровастым человеком с гипертрофированной грудью, напоминающей справочник «Награды мира», пестрели по всей громадной территории, шестой части света. Это было время, когда после ежемесячной твердой заработной платы народ уходил в запой на пару дней, а на кухнях после ужина «травили» политические анекдоты про вождя. Анекдоты, в общем-то беззлобные, так как старичок не мешал бездумно существующим в социалистическом лагере жить так, как они хотят. Не согласные с лагерными распорядками отъезжали за «железный занавес», все страдали там болезнью богатых людей, не знающих забот повседневных, вроде как достать продукты. Люди не знали, как жить в таком славном демократическом обществе, ну, не научили их. А посему начинали болеть. «Ностальгия» — болезнь называется. Да, доллар тогда стоил шестьдесят шесть копеек. Средняя зарплата населения была сто — сто двадцать рублей, мясо стоило один рубль девяносто копеек, правда, найти его была проблема. Каждую осень на газетную и журнальную подписку семья выделяла из своего бюджета не менее пятидесяти рублей. Мы были самой читающей страной в мире.

И хотя статистические данные сегодня заверяют нас, что в целом криминальная обстановка по странам СНГ улучшилась по сравнению со всеми годами Советской власти, мы ходили по освещенным улицам в любое время суток без газовых баллончиков и пистолетов. Мы просто о них не догадывались.

И вот в это прекрасное время собрались в Кремле трое персональных пенсионеров с пожизненным диагнозом «синильный психоз» и решили, что в стране развелось много «пушечного мяса». Опять же таки народ мог засомневаться в правильной политике партии без явного врага, а посему необходимо было близлежащую феодальную республику приобщить к социалистическим реалиям — значит, будем оказывать ей ненужную братскую помощь.

Решили, сразу же решение записали, а приказ в Министерство обороны отправили. Огромная машина военного бюракратизма запустила свои винтики: по всей стране военкоматы начали мобилизацию юного поколения, желающего оказать интернациональную помощь дружественной нам стране. Через двадцать четыре часа дивизия Кузьмина навела понтонную переправу первой вошла в Афганистан и прямиком направилась в Кабул. Оставшиеся в приграничном городе люди долго ничего не могли понять, когда по улицам, громыхая, поползли танки, гудели камазы с боеприпасами. А в одном из двориков старая бабка, пережившая на своем веку две эвакуации: Луганск — Сталинград и Сталинград — Термез, допытывалась у двух бравых лейтенантов:

— Паковать мне вещи, родные мои, или как?

На что офицеры, вернув взятый в долг стакан у старухи, возразили:

— Пока мы, бабушка, там, можете спать спокойно.

«Блажен, кто верует» — им, первым, было проще: за спиной — славное прошлое, впереди — счастливое будущее.

Нет, первых наших, встречали как освободителей, даже прозвище они получили «шурави» с переводом «друзья», а если обращаться к классике: «кричали женщины ура, и в воздух чепчики бросали…». Но время шло, и, обращаясь опять к классике»… когда в город входит армия, женщины теряют честь.» Кроме того, как ни старались отцы — замполиты, «боевые единицы» все чаще и чаще оказываться в пьяном состоянии, чем в трезвом. Пьяному человеку все равно, отец родной или почтенный аксакал, когда «трубы горят», а залить нечем. «Не дашь бутылку, так мы тебе в рыло, опять не даешь, так мы тебя автоматной очередью.»