На Гран-Рю
Шрифт:
Кто, какой мастер, где, когда его смастерил?
Но надо искать адрес приятельницы тетушки Мушетты. Время далеко за полдень, поторапливайся, дружище Жюстен! Он долго искал. Метро, автобус, пешком незнакомыми длинными, прекрасными улицами, где красуются великолепные здания с колоннами и скульптурами. Довольно взглянуть на эти дворцы, чтобы понять, живут в них счастливые люди!
Усталый Жюстен прибрел наконец по нужному адресу.
– Мадам давно съехала, - ответили ему и захлопнули перед носом дверь, избегая вступать в разговоры с долговязым парнем,
Мадам съехала с квартиры и не оставила нового адреса.
Жюстен растерялся. Представьте одинокого мальчишку в громадном чужом городе, где ни единой знакомой души. Куда податься? Где искать приют?
Между тем солнце, бледнея, плыло к закату. Близился вечер. Скоро ночь.
Жюстен зашел в кафе, где ели, пили, болтали и даже, непонятно для бродяжки Жюстена, смеялись какие-то люди.
– Вам не требуется мыть посуду, или подметать пол, или...
– Ступай себе. Нет.
Зашел в другое кафе. Тоже без пользы.
Что делать? Что стал бы делать на его месте Гаврош, парижский, смешливый, отчаянный, геройский гамен? Веселый, знай, напевает свои песенки, хотя частенько случалось ночевать под мостом. Жюстен не знает, как забраться под мост.
Устал. На сердце тоска, словно воткнули гвоздь и сверлят, больно, хоть плачь. Нет, не от гвоздя больно... Тетушка Мушетта могла бы оставить пожить у себя, пожил бы немного, а там, глядишь, что-нибудь подвернется. Упросил бы взять на завод, кем хотите, хотя бы мусор таскать. Черти! Вам наплевать на других, только бы себе хорошо. Отец говорил: так устроил господь. Те богатые, а те бедные - божия воля. Дурак я, верил, дурак! Ничего ваш господь не устраивал, сами устроились. Черти! Буржуи!
Он излил поток ненависти на буржуев, пришли другие мысли, опять невеселые. Когда русские уехали, Жюстен через день стал ждать письмо от Стрекозы, был уверен, напишет сейчас же. "Милый Жюстен, - сказала она на прощание.
– Милый Жюстен, мы тебя никогда не забудем".
Он ждал ее письма, пусть совсем коротенького. Что помнит, и все. Сам он не мог написать, русские не оставили адреса. Они, как в фантастическом романе Жюля Верна, явились будто с неведомой планеты, непохожие на деловитых селян Аонжюмо, и исчезли из глаз.
Они тоже трудились, неустанно трудились в школе и дома, но что-то в них было особое, влекуще особое.
Жюстен любил своих земляков и ребят, а Стрекозу... даже про себя, даже в воспоминаниях не смел произнести то волшебное слово, вызывавшее в нем восторг и печаль. Он приходил к памятнику "Почтальона из Лонжюмо", присаживался на постамент и думал, и ждал письма. "Почтальон из Лонжюмо", изящно облокотясь на постамент, безмолвно делил его ожидания.
Ночь. То ли вообще ночные парижские улицы пусты, то ли он забрел на рабочую окраину, дома здесь без колонн и скульптур. Рабочие спят.
Платановый бульвар протянулся вдоль улицы. Густые широкие кроны мощных деревьев сошлись над головой, закрыли ночное небо. Народа на бульваре нет. Хочется
Тишина. Лишь смутно доносится гул авто и фиакров далекого центра. Безлюдье.
Будильник в котомке Жюстена отмеривает секунды, минуты.
Недолго спустя на платановом бульваре появляется человек. На ночном бульваре один. Вор? Сыщик? Полисмен? В коротеньком пиджачке, летней кепке, с лицом, изрытым морщинами, он непохож на вора или сыщика. И уж тем более полисмена. Его зовут Гюстав Кремье. Повезло Жюстену, что его заметил медленно шагающий ночным бульваром старик.
Он мастер часовых дел. Сначала гарсоном на побегушках, потом выше, всю жизнь работал в небольшой, но солидной и ценимой заказчиками фирме. Возникла еще одна, более сильная часовая фирма. Проглотила первую. Появилось новое предприятие.
Две фирмы слились. Капитал богатеет, а рабочих оказался излишек. Сотни рабочих на улице.
Таков закон накопления капитала, учит марксистская наука политэкономия. Старый часовщик Гюстав Кремье не очень сведущ в этой науке. Политэкономию он постигнул на опыте собственной жизни.
Опираясь на палку, стариковской походкой медленно шествует дядюшка Гюстав платановым бульваром. На скамье спит человек. Что из того? Гюстав Кремье прошел мимо.
Но что-то остановило его. Спящий на скамье, жалко подтянувший к подбородку колени подросток, почти мальчик. Уткнулся в котомку щекой. Спит.
Гюстав Кремье вернулся, сел на скамью. Грустно глядеть на беспомощно спящего под открытым небом мальчонку. Тяжелые, как всегда, мысли беспросветно навалились на Гюстава Кремье. Мальчик не слышит его мыслей. Спит.
Но что это? Длинь-динь, длинь-динь - запело у изголовья нищего мальчика.
"Что это? Должно быть, часы. За свою жизнь не слыхивал такого звона часов", - подумал Гюстав и, когда звон умолк, толкнул Жюстена разбудить. Тот вскочил. Дико огляделся, ничего не понимая со сна.
– Где я?
– Ты, мон шер, храпишь на бульварной скамейке. Время военное, может появиться с обходом полисмен, пригласит в полицию, приятного мало. Дурачина, нашел место, где ночевать.
– Какое вам дело!
– вспыхнул Жюстен.
– Такое, что не могу пройти мимо...
– Вы что, блюститель порядка, хэ!
– Не груби, - спокойно ответил старик.
– Что у тебя в котомке поет?
– Будильник. Мамино наследство.
– Покажи.
Жюстен вытащил из котомки аккуратненькие квадратные часы, кроме часовой и минутной, на них была еще и секундная стрелка. Старик принялся внимательно рассматривать будильник, да так долго, что у Жюстена мелькнула пугливая мысль, не присвоил бы этот подозрительный тип его сокровище, единственное его богатство. Кто их знает, парижан. У нас, в Аонжюмо, такого быть не может.