На грани счастья
Шрифт:
Я к нему мотанул, дубленку на ходу скинул, ухватил за ноги и тащить, а он кричит: «Не меня, аппаратура тонет!» Ну, я тоже руки сунул в воду, он какой-то короб железный держит, сука, тяжелый, да еще зацепился за что-то, ну, я, дурак, и нырнул в прорубь, вытолкал ему этот короб. А лед уж под ним потрескивает, весна все ж таки. Я ему: «Руку давай, вытаскивай меня!» — а он: «Сейчас, только аппаратуру отнесу!» Мудак! Короче, он ее тащит, а лед трещит, он коробку на понтон поставил, сам на него забрался, а за мной возвращаться забздел, схватил весло, которое там валялось, и мне протягивает. А весло обледенело коркой, у меня руки мокрые, соскальзывают, не зацепиться. Вижу там, на домике, щит с инструментами, я ему кричу: «Багор давай!» — а он: «Да, да!» — и снова мне весло протягивает! Я ему: «Багор!» —
— Да уж, — сделал выводы Макс. — Я хоть за хреновый, но трах пострадал, а ты, Дробыш, за благородные порывы и багор!
Ржали, конечно, все, а к Федьке приклеилось намертво: Багор.
Игорь же своим позывным и прозвищем на всю жизнь обзавелся чуть позже, уже в учебке. Хотя если честно, то все их три года были сплошной учебкой. Жесткой, на пределе, порой по-настоящему страшной, до кровавых мозолей и соплей, но это другая, мужская история.
А тогда был у них в учебке один чудак на букву «м», и, как назло, его койка оказалась рядом с койкой Игоря. Был у этого чудилы пунктик: увлекался он собиранием названий городов и так занудно, привязчиво всем рассказывал о любимом предмете изысканий:
— Это очень интересно! У меня дома на стене карта Союза висит и атлас старинный. Там такие есть странные названия городов, поселков! Вот, например, Кудымкар! Это откуда ж такое слово и что обозначает? Или город Ыб! Представляете, есть город с таким названием, или Пучеж, или Дно…
И он нудил, нудил, доставал их всех, перечислял, перечислял. Мужики не слушали, отмахивались, посылали куда подальше — бесполезно! Ему аудитория не требовалась, он бубнил, не обращая внимания, слушают его или нет.
Обычно они за день так выматывались, что тела не чувствовали, и засыпали, еще раздеваясь, после команды «отбой». А тут как-то легли и еще о чем-то договаривали с мужиками, обсуждали что-то — то ли организм начал привыкать к перегрузкам, то ли не так сильно их гоняли в тот день. А этот чудила, уловив, что Игорь вроде не спит, завел с нудным энтузиазмом свою шарманку про города. Власов не выдержал и взревел на всю казарму:
— Если ты не заткнешься, краевед хренов, я тебя… — Пообещал, в общем, матерно раскрашенных расправ. — Ты достал всех! Да-с-стал! — заключил свою пламенную матерную речь именно так, через «а», с ударением на этом слоге с большим чувством.
«Краевед» внял, уразумев, что еще слово — и бить будут непременно, заткнулся, как «просили». А казарма, отметив коротким дружным смехом выступление Власова, мирно заснула.
Утром, как водится, после команды «подъем», их выгнали в одних трусах на справление туалетных дел и зарядку. Пацаны горохом из казармы повыскакивали, а на улице — мать моя! — снег валом валит!
Любитель городов, оказавшись рядом с Федькой, Максом и Игорем, обняв себя руками за плечи от холода, пританцовывая, громко причитал:
— Ешкин Кудымкар! Мы куда попали? Это что, Воркута?
— Нет, бля, Дагестан! — возмущенным сарказмом ответил Власов, вызвав взрыв дружного смеха.
А Макс, не выпадая из коллектива, ухохатываясь до слез, спросил:
— Почему Дагестан, Игорек?
— Дастал, Дагестан похоже звучит! — заражаясь общим гоготом, объяснил Власов.
Все! Припечаталось намертво и на всю жизнь — позывной и прозвище Дагестан.
Но это чуть позже было, а тогда, на распределительном пункте, он им тоже рассказал свою историю попадания в морпех.
— Ну а тебя, Власов, как в эту засаду угораздило? — спросил Федька.
— Можно сказать, из-за женщины.
— О! —
— Не совсем. Я из Владика, город, сами понимаете, веселый. И есть у нас там одна баба, за которой полгорода табуном бегает и заполучить пытается. Но тетка, — поделился он мужским восхищением, — класс! Убойная! У нее такие мужики были, горкомовские и из портовского начальства, все «козыри»! А тут я, пацан восемнадцатилетний, отбил ее у одного бандюгана, который настойчиво за ней ухаживал. Но она с блатными не связывалась. В общем, я в полном улете от кайфа, а она мне так, с улыбочкой объясняет: «Мальчик, ты, конечно, красавец и спортсмен и в постели боец о-го-го, но настоящая женщина — это очень дорогое удовольствие, вне зависимости, любовница она, жена или сожительница. Если ты не способен окружить ее достойным материальным вниманием, то всегда найдется тот, кто способен и мечтает это сделать. Извини». Ну а я набычился и говорю: «Пусть тебя это не волнует, со мной ты будешь в достойном материальном внимании!» Ну и пошел к одному подпольному миллионеру, его хорошо знал мой отец. У мужика подпольный швейный цех, он там «варенку» шил, джинсы, куртки, кожу клепал. Он меня взял, но предупредил: «За тебя поручились люди, которым я доверяю, поэтому станешь моим помощником, бухгалтерию вести, закупать и привозить материал, «светить» тебя на «туче» не будем, у меня продавцы там есть. Ты, Игорек, не крысятничай, не таскай по-тихому, я сразу пойму, будешь хорошие деньги и так получать».
Ну что, учебу я задвинул почти, днем работаю, ночи с красавицей своей провожу, в ресторанах, в развлекаловках всяких и в постели. Сижу я как-то в камерлючке потайном, за цехом, «капусту» по кучкам раскладываю: кучка на зарплату, кучка на закупку материала, кучка для милиции, кучка для бандюков, кучка на иные взятки, кучка чистой прибыли. Вдруг слышу грохот, шум какой-то. Прислушался и понял, что бандюки к цеховику моему нагрянули, денег больше требуют. И вроде как поджигать собираются. Понял я, что надо дергать! «Капусту» в газету завернул, с собой прихватил и через окошко заднее вылез — я знал, как там можно решетку отодвинуть. Вылез, прикрыл окно и только решетку на место задвинул, вижу: такое рыло мордатое в каморку заходит, сейф открытый увидел, проверил, а сейф-то пустой. Я ходу. А вечером узнал, что цех сгорел, а у Льва Иосифовича инфаркт. И тут я понял, что мне дергать из города куда подальше надо. Бандюки, конечно, не знают, что деньги у меня, но спрашивать сурово будут по-любому! Я к батяне, пристрой, говорю, куда-нибудь «капусту», пока Лев Иосифович выздоравливает, потом ему отдашь, а сам в военкомат, даже в институте ничего улаживать не стал. А там сидит красавец капитан с такого бодунища! Рожа свекольная, еле языком ворочает, спрашивает: «Ты что делать умеешь?» Я ему, конечно, хотел сказать, что для таких дел войска пока не придумали. «Плавать», — отвечаю. А он обрадовался, как ребенок: «О! Во флот пойдешь!» — и отметочку в деле сделал, только с бодуна не тот код поставил, вот и попал я в морпех. И привет, теперь пишу письма родине!
— Выходит, мы с тобой, Игорек, за трах пострадали, один Федька у нас за благородство! — вынес вердикт Макс.
Да уж, выходит!
Чего они только не прошли за эти три года! И чего только не постигли! Навыков «замысловатых» на уровне рефлексов на всю жизнь приобрели! У Федьки ранение, Макса, утонувшего уже, из ледяной жижи доставали, а Власов ничего, минуло — парочка ножевых, непроникающих, выпендривался рукопашной, когда надо было просто пристрелить козла. Ушибы, вывихи, трещины костей и легкие сотрясения мозга не считаются.
Послужили, в общем.
Их троих настойчиво и долго уговаривали остаться служить дальше, стать кадровыми офицерами, но они так же настойчиво и безоговорочно отклоняли предложения.
К концу службы у них имелись со-о-овсем другие планы. На троих.
Они досидели до семи утра, не злоупотребляя, зная, что завтра, вернее, уже сегодня трудный день предстоит. Мужики разошлись по своим номерам, а Власов заставил себя поспать хоть немного.
Его разбудил звонок телефона около десяти часов, номер незнакомый на определителе.