На грани веков. Части I и II
Шрифт:
— Привилегия — это просто исписанный кусок пергамента. Некоторые даже утверждают, что ее и не бывало, что это выдумали сами дворяне. Да и я не видал ее своими глазами.
— Привилегия существует — кто в этом сомневается, тот не дворянин! Принята польским сеймом или нет, а королевская подпись на ней была. Польские дворяне всегда понимали и поддерживали своих братьев по сословию в этих краях. Разве в польские времена лифляндские дворяне не были господами на своей, кровью завоеванной земле? Разве их лишали прав над своими крепостными? На дворянина никто не смел подать никакой жалобы, ему не угрожали арест и сыск, как, говорят, угрожают они ныне владельцу Берггофа Фердинанду.
— В твои годы видят обычно только одну сторону. Со временем другая сторона сама бросится в глаза. Скажи-ка
17
после епископата маркграфа Вильгельма.
Брат прусского герцога маркграф Вильгельм прибыл в Ригу в 1547 году как рижский архиепископ в сопровождении 600 всадников и уже на следующий день стал магистром Ливонского ордена. После его смерти в 1561 году лен ливонского архиепископа был передан Польше.
Барон говорил равнодушно, спокойно, точно читая по какому-то пожелтевшему пергаменту. Племянника вконец вывело из себя это непонятное равнодушие.
— И все-таки дворяне всегда могли жаловаться в сейм даже на самого короля. В Польше истинная власть постоянно оставалась в руках дворян, а дворянин дворянину худо не сделает. Разве польский сейм запретил нам отстраивать имения, разрушенные во время войн с русскими? Сколько одних мельниц и пивоварен было понастроено в польские времена!
Дядя продолжал пребывать в том же спокойствии.
— Пивоварен мы теперь строим еще больше. Что ты так восторгаешься польским сеймом? Этот же сейм сейчас связывает в Курляндии руки королю Августу Второму, не дает ему ни денег, ни солдат, так что он со своими саксонцами ничего не может поделать ни против Риги, ни против шведов. Я понимаю, ты этому учился у философов английского парламента. Это опять-таки только одна сторона, ты забываешь, что у тех же англичан есть еще и Гоббс, поучающий, что государству потребна неограниченная верховная власть, самодержец, который единственно способен заставить толпу бояться и уважать установленный им порядок. И ведь до сего он дошел, несмотря на то, что в его стране у народа такие большие права.
Тяжело дыша от возбуждения, Курт вплотную подошел к дяде.
— Тебе бы надо жить в Московии. Там бояре стоят перед царем на коленях и лбом об пол бьют. Из одной прихоти он велит рубить им головы. Да что там Московия, — дай только время подрасти Карлу Двенадцатому, и мы тоже здесь будем гулять с набитыми на лбу шишками. Доживешь, что твою согбенную спину еще больше пригнут. Да ты, верно, этого только и хочешь.
Старик устало и грустно улыбнулся.
— Что ты волнуешься понапрасну. Не хочу я ни шведов, ни поляков. А только какой толк восхищаться минувшим и ненавидеть настоящее? Ничего, ровным счетом ничего от этого не изменится.
— Ты думаешь — не изменится? Ну, а если мы сами это изменим? Понимаешь, дядя, мы сами! Своею отвагой, единодушием, былым героизмом наших рыцарей, бившихся за свои права, за исконные святые права, — слышишь, дядя!
Барон Геттлинг махнул рукой.
— Все это я уже слыхал.
— Слыхал? Ты? От кого?
— От Паткуля {18} .
Курт упал в кресло. Раскрыв рот, вытаращив глаза, — с минуту он не мог ничего вымолвить.
— Паткуль?! Он сам?! Так ты говорил с ним? Где ты с ним встретился?
18
Паткуль.
Лифляндский дворянин Иоганн Рейнгольд Паткуль (1660–1707) подвизался в составе комиссии лифляндского дворянства, старавшейся добиться восстановления привилегий. В 1694 году шведское правительство приговорило его к смертной казни. Паткуль скрывался до тех пор, пока в 1698 году не поступил на службу к саксонскому курфюрсту и польскому королю Августу II и не организовал коалицию Дании и России против Швеции. В 1699 году от имени лифляндского дворянства подписал акт о переходе Лифляндии под власть Августа II. В 1702 году поступил на службу к Петру I. Выданный саксонцами шведам после Альтранштадтского мира (1706), казнен.
В реакционных кругах прибалтийских немцев Паткуля провозгласили патриотом «Отечества» и выдающейся личностью, хотя в действительности он всегда боролся исключительно за узкие, своекорыстные и реакционные интересы своего класса.
— Здесь, в этой самой комнате. Мы беседовали так же вот, как сейчас с тобою.
— И что он тебе говорил?
— Об этом ты уже сам можешь догадаться.
— А ты можешь догадаться, почему я здесь?
— О да, это я очень хорошо знаю.
— Кто тебе сказал?
— Ты сам. Я это увидел сразу, когда только ты вошел. Такими вы все выглядите. У всех у вас что-то от него.
Курт не мог больше усидеть.
— Лица наши вы можете видеть, но того, что у нас в груди, вы не знаете и не можете знать. Угли там пылают, пламя там бушует! И это зажег он, великий Паткуль. И он был здесь? Разве он забыл, что шведские власти приговорили его к смерти?
— Ничего он не забыл. Этот человек не думает о себе — всех лифляндских дворян хочет поднять против шведов. Переоделся в платье рижского купца, и никому его не узнать.
— Вот это настоящий рыцарь — в разинутую пасть шведского льва сунет руку, если надо будет. Муций Сцевола! Леонид со спартанцами в Фермопильском ущелье!
Дядя передернул плечами.
— Они же и полегли там все.
— Да, конечно. Но восхваляющая их надпись из поколения в поколение передавала напоминание о долге перед отчизной. У кого в груди бьется сердце лифляндского рыцаря, те, вспоминая теперь об этом, поднимаются на битву.
— Тебя он тоже поднял?
— Да. Один раз — один-единственный раз я его слышал, но и того довольно. Он приезжал, он появлялся повсюду, где сыновья лифляндских дворян проводят время в кутежах и азартных играх, не соображая тупым умом своим, что в гнездах их отцов и дедов устраиваются чужеземные пришельцы, а сами они тем временем, пребывая в чужих краях, становятся бродягами и голью перекатной. Как у него сверкали глаза, когда он срамил нас, этот великий человек и патриот, этот лифляндский Вильгельм Телль! «Вы сидите среди заплесневевших книг, звезды вы изучаете, разводите диспуты о заблуждениях католической веры и истинности веры протестантской, а не видите, что ваша отчизна погибает. В угол все эти пожелтевшие писания! К черту эти винные стаканы — возьмите меч в десницу, станьте вновь рыцарями! Да осенит вас, придавая вам силы, героический дух Готарда Кеттлера, Вальтера фон Плеттенберга и других магистров славного Ордена!» Плетью-свинчаткой он нас отхлестал. И вот я здесь!
Курт умолк, наблюдая, не разогнется ли спина этого старца, не заискрятся ли огоньки под выцветшими ресницами. Но там отражался лишь слабый отблеск дымного пламени, облизывавшего сырые еловые дрова, а сам барон оставался неподвижным, точно вымокший под дождем пень. В голосе же послышалось нечто вроде скрытой иронии.
— Сколько же с тобой приехало?
Курт на миг помедлил.
— Пока что я один… Но позже прибудут остальные. Я это знаю! Весь край подымется.
— Ты говори о своих друзьях — о крае мне лучше знать. Паткуль сюда завернул, переправившись через Дюну на лодке. И на обратном пути переночевал в той самой комнате, где сегодня будешь ночевать ты. Его речей я достаточно наслушался.