На грани веков. Части I и II
Шрифт:
Корчмарка с ребенком на руках, вопя, кинулась вперед, пытаясь вцепиться ногтями в лицо связывающего. Прикладами мушкетов отогнали ее, оттащили и швырнули в корчму, захлопнув дверь. У Сиверса лицо перекосилось от страха и ненависти. Курт, сомкнув глаза, точно от боли, прижимал голову то к одному, то к другому плечу, не в силах заткнуть уши, чтобы не слышать воплей женщины и крика ребенка.
Офицер приказал еще раз обыскать все углы. Латыш отошел в конец корчмы, еще раз осмотрел проем окна, стену, глинистую площадку и оттиснутые на ней следы. Начал огибать подъем взгорка и в одном месте нашел вроде бы примятые кусты.
Когда солдаты снесли все это на дорогу, офицер просто пришел в бешенство.
— Да здесь же настоящая крепость! Вязать, вязать всех, в телеги и поехали!
Пленникам связали руки и ноги, так что они могли только глазами хлопать. Сняв шапку, Кришьян подобрался к солдату латышу.
— А меня, барин, нельзя ли домой отпустить? До Риги мне, старику, будет очень уж невмоготу, да и корму для лошади нету.
Гордый и довольный всем проделанным здесь, солдат хлопнул его по плечу.
— Брось, старина! У поляка сена еще хватает, а для самих — в погребке кое-что есть. Хватит на всех. В Риге господа тебе талер дадут за то, что вез.
— Да еще в имении у нас теперь новые порядки учинят. Вот я и хотел бы вроде, значит, при конюшне, а старуха чтобы скотнице помогала.
— Это уж как пить дать будет. Господа дадут тебе с собой грамотку Холодкевичу, только попроси. Мне это раз плюнуть, я тебе обещаю.
Возчик, привезший Сиверса, не очень-то расстраивался, а выкатив телегу, не жалея, навалил на нее корчмарева сена. Даже полмешка с овсом еще раздобыл.
— Брось, брат, лошадей есть чем кормить, — сказал он Кришьяну. — И баронам лежать, как на подушках. Отвезем уж наше злосчастье.
— Да уж придется ехать. Может, господа и вправду дадут грамотку. А тогда чего ж…
Когда притащили кадку с солониной и вкатили бочонок с пивом, Кришьян совсем успокоился.
— Если у человека с собой харч, так и разговор совсем другой. Не езживали мы в Ригу, что ли, — эка штука!
Кришьян погрузил все это добро и корчмаря, берггофский возчик — обоих баронов. Сам Кришьян пристроился на краю кадушки и держал вожжи, точно сидя на козлах.
— Ну, корчмарь-государь, ладно ли лежится?
Корчмарь уткнулся ничком в сено и не отвечал. Курт и Сиверс лежали в телеге так, что ноги были вместе, а головы — в разные стороны: у Сиверса — к лошадиному хвосту и вознице, который сидел пониже, упершись в оглобли. Когда спускались с крутого ската Птичьего холма, Сиверс почувствовал, что съезжает вниз.
— Проклятые! Бросили на воз, как телят. Придержите меня за ноги, а то я вниз головой свалюсь.
Курт связанными руками нащупал сапоги товарища по несчастью и придержал, насколько это было в его силах. Суставы горели как в огне, опухшие пальцы еле слушались. Лошадь не очень-то могла сдержать воз — с половины холма побежала, вначале довольно медленно, а потом во всю прыть. Только уже далеко за Кисумским мостом вознице удалось ее удержать. Подскакавшие следом драгуны угостили ее прикладами мушкетов. Возчик попытался вступиться за свою скотину.
— Вы уж не бейте, господа, она хотела господ к чертям в пекло поскорее утащить.
Голова Сиверса уже перевалилась через передок телеги. Барона опять втащили на свое место. Солдат насмешливо похлопал его по животу.
— Молодой еще, а гляди как отъелся, — у латышских хозяев пот жирный. Ничего, будет для червей праздник.
Сиверс не понял, но все же сообразил, что ничего хорошего тот не говорит.
— Бормочет, будто язык ему вывихнуло. Ну, да мы им еще покажем!
Боли в руках и колотье в боку были так сильны, что Курт волей-неволей должен был заговорить, чтобы отвлечься от собственных мучений.
— Латынь мы знаем, французский, а со своим собственным мужиком по-настоящему договориться не можем. Этим солдатам не можем сказать, чтобы они не мучили нас, мы тоже люди, которые чувствуют и страдают. Сто лет они уже господствуют на нашей земле, а мы даже их языка не удосужились выучить.
— Вы говорите, как сущий ребенок, фон Брюммер. Не станем же мы учить язык каждого грабителя, который на время вторгнется на нашу землю. Наши отцы не учили польский, и мы не будем учить шведский. Мы им нужны, а не они нам. В Риге все господа шведы говорят по-немецки.
— Под честное слово они могли бы позволить нам сидеть несвязанными — куда же нам бежать?
Сиверс хрипло рассмеялся.
— Честное слово дворянина — этим варварам? Вы не только ребенок, но и глупец. В морду им плюнуть — да и плевка-то они не стоят. Не думаю, чтобы они нам поверили, если бы мы даже на коленях клялись. Фон Шрадер дал слово не убегать, а где он теперь?
— Неужели он это сделал?
— На его месте и я это сделал бы. Несомненно, и вы. Жизнь все-таки куда более стоящая вещь, чем честь.
— Ах он отребье этакое! И вы его еще защищаете?
— Не будьте же вы смешным. Ощупайте свои веревки, если можете, а потом говорите о чести и другой подобной ерунде. Без Шрадера у нас не было бы никакой надежды освободиться из рук этих дикарей.
— Надежда? У вас есть еще надежда?
— Есть. И притом немалая. И, если угодно, очень даже крепкая.
Офицер завернул коня в аллею, ведущую к имению Атрадзен. Сломанная липа была распилена и сложена в поленницу, старая борона и весь хлам убраны. Сразу видно, что теперь тут распоряжается рука потверже, нежели у барона Геттлинга.
Подъехали к самому замку, и в один миг гладкая площадка оказалась истоптанной и развороченной. Толмач и половина драгунов сразу же кинулись по службам. Перепуганные служанки выскочили из дверей кухни и замка, точно курицы, завидевшие коршуна, и разбежались, — напрасно шведский офицер махал рукой и звал их к себе. Тогда он повернулся к своему унтер-офицеру.
— Пойди вызови владелицу.
Но нужды в этом не было. Поддерживаемая под руку черной монахиней, из дверей замка как раз выходила высохшая, сгорбленная старуха. Ноги ее в коленях, видимо, не гнулись, как и у покойного барона, — точно деревянные клюки переставляла она их. Личико с мужской кулак, морщинистое, как печеная брюква, недобрые глаза жалили, точно крапива.