На грани веков. Части I и II
Шрифт:
Шрадер поднялся на цыпочки, выпятил грудь, поднял вверх кулаки, откинул голову. Лицо его пылало, глаза выкатились. Захмелевшая и вконец влюбленная Шарлотта-Амалия смотрела на него, как на пророка.
— Ах, как чудесно то, что он говорит!
Похвала вдохновила Шрадера еще больше, он ударил обоими кулаками по столу, пытаясь затуманившимся взором разглядеть что-то поблизости.
— Осушим бокалы за здоровье великого Иоганна! За блестящее будущее ливонского рыцарства!.. Но почему здесь нет никого, кто бы налил? Или, может, коменданту дворца Фридриха Казимира придется самому себя обслуживать? Куда подевалась та девка? Позовите сюда! Я хочу ее так ущипнуть за ляжку, чтобы
Шарлотта-Амалия встала, внезапно охладев, и надула губы. Курту противно было смотреть на кузину, но еще противнее был этот напившийся юнец, болтун и бахвал. Он вышел вон.
На дворе ветер мрачно шумел в старых липах и каштанах. Шел мелкий дождик. Было полнолуние, даже и под низким, плотным покровом туч — белесая летняя ночь. Из обоих окошек столовой на плотно укатанную площадку падали бледные полосы света. Словно топча их в гневе, Курт прошел по ним и сел на груду известняка с подветренной стороны башни.
У ног его расстилался серый, подернутый ряской пруд. Черным зубчатым полукругом его опоясывали кусты. Влага, накопившаяся на листве искривленной ивы, крупными каплями падала в воду, время от времени капая и на его неприкрытую голову. Ночной сторож ударил в подвешенное у каретника ясеневое било, давая знать, что он не спит и что господа могут гулять беззаботно.
Голова у Курта была не совсем ясная, он злился, что не может хорошенько продумать то, что сейчас столь важно. Что-то тут не так. Этот юный ветрогон все воспринимает слишком легко, будто судьба дворянства решается уже тем, что Паткуль подписал договоры с двумя королями и московским царем. С какими только союзниками не заключал договоров Ливонский орден — и где же он теперь? Только эти почерневшие портреты в зале еще напоминают о былой славе, а замки стоят с заросшими рвами и обвалившимися башнями. Нечто более сильное, чем юношеская похвальба, патриотизм и хитрость Паткуля и войска всех союзников, разрушило былое величие Ордена. Не на стороне ли старого барона истина? Но чем поможет эта проверенная и подтвержденная историей истина и помогут ли его собственные, привезенные из Германии великие замыслы, если ни старое, ни молодое поколения не откликнутся на них? Не беспомощный ли он мечтатель, слишком поздно очнувшийся и сообразивший, что затеял все, не имея никакой опоры?
Ночной сторож ударил снова. Как это он в такую дождливую ночь может определить, что час уже прошел? Или, может, эти дикари и без звезд умеют угадывать ход времени? Странные, чужие люди…
С ветвей ивы все чаще и тяжелее начало капать. Сырость уже подбиралась к плечам, по спине пробежала дрожь. Курт встал и пошел назад. Отсвет из окон все так же полосами падал на утрамбованную площадку. Ноги увязали в земле, вспомнилась девушка, выполнявшая здесь работу вьючного животного. Вокруг шеи багровый рубец, будто два дня петля резала… «Честь и величие рыцарства…» Разве нельзя без того, чтобы оно не основывалось на бесчестье и рабстве других? Но где же бывало иначе? И разве не сам всемогущий бог — то ли протестантский, то ли католический — так определил? Солнечная Эллада, могущество Римской империи, господство древних фараонов — разве все это в мире не зиждилось на знатности с одной стороны и рабстве — с другой?
Затхлый воздух с особенно-явственным запахом плесени охватил его на ступенях и в извилистых проходах. В столовой кто-то придушенно визжал. Это была Шарлотта-Амалия. Как недорезанная курица, прыгала она в конце стола, в то время как Шрадер пытался усадить рядом с собою Ильзу.
— Ну, ущипните! Ущипните же эту сучку так, чтобы она взвыла!
Казалось просто невероятным, что в этом иссохшем создании скопилось столько желчи. Глаза выкатились, пальцы как когти, зубы ощерены, словно готовы укусить.
Ильза сопротивлялась.
— Пустите, господин барон… Я не сяду… Я не могу сидеть!..
Шарлотта-Амалия откинула голову, на шее острым треугольником выступил кадык, и в нем забулькал смех.
— Она не может сидеть! Нынче вечером она получила тридцать розог. Да с утра на завтрак достанется тридцать. Я сама пригляжу за этим…
Шрадер не унимался.
— Не упирайся, тля! Навозница этакая! На коленях у меня сегодня посидишь! Плясать я тебя заставлю! Пей!
И, притянув ее одной рукой за талию, другой влил ей в рот стакан вина. Красная, точно кровь, жидкость потекла по подбородку и шее. Наполненные слезами глаза в отчаянии взглянули на Курта.
Он растерялся от этого дикого взгляда и не знал, что делать. Но кузина внезапно оборвала злобный смех и подскочила к девушке. Вцепилась костлявыми руками в толстые косы, намотала их на кулаки и оторвала ее от пьяного рыцаря. Подалась назад, повисла на этих косах, но повалить на землю полнокровное цветущее тело весом своей тщедушной фигурки не смогла, только голову отогнула. Шрадер хохотал, указывая мокрым пальцем.
— Две курицы схватились из-за одного петуха. Видели вы картину чудеснее?
— Отвратительнее не видал! Так это тоже имеет отношение к чести ливонского рыцаря?
Шрадер, моментально выпрямился, пытаясь ухватить рукоятку висевшей на боку шпаги.
— Вы забываетесь, милостивый государь. Повторите-ка, что вы там болтали о рыцарской чести!
Кузина отпустила косы — запыхавшаяся, красная, точно ошпаренная. Закрыв руками лицо, Ильза выбежала вон. Курт посмотрел ей вслед и пожал плечами. А по правде сказать, какую это он роль собирается на себя брать? Какое ему в конце концов дело? Разве не будет в высшей степени смехотворно, если два дворянина начнут драться из-за какой-то девки? Он повернулся и пошел прочь.
И все-таки на душе остались отвращение и злость. Он долго ходил по бывшей комнате Паткуля, где трепетало пламя свечи, и гигантская тень, уродливо изгибаясь, скользила за ним по стене. А не следовало ли ему все же проучить этого перепившегося щенка, этого посланца Паткуля? Нет, это было бы непристойно и бессмысленно. К чему вмешиваться в чужие домашние дела? Но что-то здесь неладно, что-то в самой своей основе никак не вяжется с тем, что он хранит в себе.
Вконец усталого, его потревожил шум в коридоре. Кто-то двигался громыхающими неверными шагами, напевая и посвистывая какую-то ландскнехтскую песенку. Шрадер удалялся на покой в свою комнату в конце коридора.
Некоторое время спустя снова послышался шум. Будто волочились и брыкались чьи-то ноги, будто кто-то с зажатым ртом голосил, будто кому-то грозили, кого-то уговаривали. Курт приоткрыл дверь и в полумраке успел разглядеть, как слуга и бородатый кучер втолкнули Ильзу в крайнюю комнату в конце коридора. Послышался нечеловеческий громкий вопль, затем те, что приволокли ее, тихонько проскользнули мимо.
Дверь в комнате Курта осталась приоткрытой. Рука ловила рукоять шпаги и никак не могла ухватить ее. Не могла — или не хотела? Он стоял до предела взволнованный и пораженный и все же знал, что не выхватит оружия, не пойдет и ничего не сделает. А ведь он изучал астрономию, римское право, изящные искусства, теологию, этику и возвышенные учения гуманистов. И тем не менее что-то в нем было сильнее всего этого прочитанного и слышанного — сильнее того, что он вынашивал в восторженных порывах и лелеял в хранилищах великих замыслов…