На грани веков. Части I и II
Шрифт:
— И глуп же ты, миленький. Кнут он кнут и есть, кто бы им ни махал.
Ельник кончился, за ним было и впрямь светлее. Лавиза сказала:
— Ну, ступай, у тебя ведь глаза тоже немолодые. Оттуда, может, Падегова меня проводит.
Старик легонько похехекал.
— Со мной, Лавиза, и вовсе чудно: на солнце перед глазами вроде бы морок, а ночью они у меня, как у молодого парнишки.
Лавиза рассердилась.
— Не знаю, как у тебя с глазами… А вот смеешься ты, как малый парнишка. Еще разок надо бы эстонцу тебя огреть.
Несмотря на свои хваленые глаза, на обратном пути
— Я ничего… Я так… я в имение… я щебенку ношу…
И все же разглядел: да ведь это кузнец Мартынь. Дышал он тяжело, точно от быстрой ходьбы, заговорил только через минуту.
— Куда старая Лавиза пошла?
— Куда же ей идти — к Падегам. Криша на телегу бросили и увезли: уж так спину измолотили.
Он опять попытался засмеяться, но в невеселом смехе его послышались слезы. Мартынь схватил старика за ворот рубахи и хорошенько встряхнул.
— Что ты вечно ржешь, ровно блаженный! Имение для нас пеклом стало, эстонец нас поедом ест.
— Да, сегодня в полдник хозяева тоже шептались этак. В самый сенокос кирпич возить гонит, а зарядят дожди, тогда ступай на покос.
— Хозяева… только шептаться и знают, больше ничего. У них сено на лугу сгниет, а нам, ремесленникам, батракам да нетягловым — кнут, розги, шкуру с нас дерут. Эстонец — да тут еще и молодой домой едет, теперь их двое будет. Неужто станем ждать, пока, как хромых ягнят, съедят одного за другим? Подыматься надобно, хватать что под руки попадется!
Старик попятился, пока не наткнулся спиной на ствол ели.
— Ошалел ты, Мартынь! Что ты сделаешь против господ? Как муху раздавят. Не дергай ты меня, старика, отпусти, у меня спину жжет.
— Спину — да, а вот глубже у тебя нигде не жжет! Ни у кого не жжет, в том-то и беда. Ничего с вами не добьешься. Чуете только то, что у самих горит, а что у других, у всего народа, так этого нет. Тут вам не до того, потому-то всякие эстонцы и топчут вас. Потому-то нас скотиной и сделали. Тьфу!..
Он сплюнул и исчез в темноте. Старик, отряхиваясь и что-то бормоча, поплелся дальше к имению.
Двор Сусуров сразу же за лесом первый, поодаль от дороги. Перелесок из семи сосен каждому хорошо знаком, даже в сумерках летней ночи виден еще издали. Клунька, где летом ютится батрак Клав с женой и тремя детьми, — в темноте, в самой гуще сосен, чуть в стороне от остальных двух строеньиц. У овина залаяла собака, почуяв чужого, но сразу же умолкла, когда вышел Клав. Дверь клуньки он плотно прикрыл, друзья сели на приступке навеса. Мартынь начал первый — он говорил, говорил, Клав только слушал, временами одобрительно хмыкая. Когда Мартынь кончил, помолчал, затем глубоко вздохнул, будто собираясь подымать тяжесть, разогнулся, хрустнув спиной, пожевал губами и выпалил:
— С хозяевами ты лучше вовсе не связывайся. С ними каши не сваришь. Я их во как знаю. Взять хоть моего Сусура — эх! Дома, где одна старуха его слышит, он стонет, ругается, а в имении на брюхе ползает… Если нельзя набрать людей, так и начинать не стоит. А мне — только дай знать, когда имение палить пойдем…
Да, сусурский Клав — человек стоящий, на него можно положиться. Сам он ничего не выдумает, а скажи, что надо делать, — назад не оглянется.
Но вот что надо делать-то? Обратно Мартынь шел куда медленнее, чем сюда. Весь вечер в груди у него горело, пылало, кипело, переливалось через край. Поднять всю волость, эстонцу молотом по башке. Плетюгану по башке, молодому барину по башке… Имение запалить… Разорить все это чертово логово… Сделать так, чтобы Майя не досталась Тенису Лауку…
После разговора с угрюмым Клавом горячка спала. Что же он поделает с одним молотом? Что они могут вдвоем с Клавом? Хозяева не подымутся — это верно, разве он сам их не знает. А нетягловые, ремесленники, батраки — разве они намного лучше? Разве оба конюха и бочар не были среди тех, кто, вынюхивая, как псы, бежал по следу Падегова Криша, кто навалился на него, связал и потащил в клеть? Собачьи души, рабы!.. Да — Криш!
Кузнец направился по дороге дальше. Двор Падегов довольно далеко за Вайварами, за Вилкодобами и Смилтниеками. Но вот кто-то медленно едет навстречу. Серый из имения — это, верно, ключников Марч, который отвозил Криша. Мартынь стал посреди дороги и остановил его. Возница почти скорчился на дне телеги. Сразу же разглядев, что это за лихой человек, даже начал заикаться.
— Я не виноват… Бочар с конюхами его изловили. Плетюган велел, ну я и повез.
— Не бойся, я тебе ничего худого не сделаю — ты ведь не из их породы. Сильно досталось?
— Чуть живой. Вся солома в крови, выкинули даже. Да там Лавиза, уж она его подымет.
— Видишь, Марч, какие дела. Человека хуже скота считают. А что еще с нами сотворят, когда молодой барин домой приедет!..
— Говорят, отпетый бездельник. Тогда и вовсе житья не станет.
— Ну, тебе-то что, ключникову сыну, ты и сам вроде полубарин.
— Ой, Мартынь! Я бы эту полубарскую жизнь с охотой кому другому отдал. Да хоть тебе же. Кто только не помыкает: отец, эстонец, писарь, Плетюган, даже Грета, а теперь еще и немцы из Риги да каменщики. Что я им, слуга какой? Только и помыкают.
— Выжечь все это змеиное гнездо!
— Ты об этом уже давно толкуешь, а как стояло оно, так и стоит. Откуда же он возьмется, поджигатель этот? Ну, ты можешь, — а еще кто? Больше-то никого нету. Поостерегись теперь, не показывайся близко: Плетюгану велено следить, они тебя живьем сгрызут, коли попадешься в руки.
— Я не Криш. Меня живьем не возьмут.
— Я бы на твоем месте не шатался по лесу. Прямо в Ригу бы махнул, как Юрис. Ты хороший мастеровой, тебя бы там с охотой взяли.
— А Майя пусть достается Лаукову Тенису, барсуку жирному? Этого ты мне желаешь?
— Братец, да будь моя воля, я бы вам обоим самого хорошего пожелал. Да где же у меня силенка-то? И что ты сам замышляешь сделать с этой волчьей сворой?
— Как ты думаешь, что мне делать? Э, да что с тебя возьмешь, ты такой же, как и все. Но одно тебе скажу: сам еще хорошенько не знаю, что сделаю, а Майю им не оставлю. Только ты придержи язык, ни полслова, что видал меня, а то я за себя не поручусь. Теперь мне все одно, отца с матерью не пожалею.